Мне не доводилось бывать в Ганновере ни до, ни после того, как он стал частью Содружества, так что мне сложно было судить, многое ли изменилось за три года, прошедшие с того дня, как флаг Содружества поднялся над местной ратушей в 2080-м, ознаменовав окончание трехлетней подготовки к интеграции. Знаю лишь, что немецкий город, избежавший ядерной бомбардировки во время Великой войны, считался «зеленой зоной». Здесь почти пятьсот тысяч человек жили в относительном комфорте под защитой озоногенераторов, наслаждаясь всеми благами цивилизации. В отличие от австралийских и новозеландских городов, население Ганновера даже немного снизилось после Апокалипсиса — количество беженцев, которых приютил город, не превысило число людей, умерших в Темные времена от «мексиканки», голода и холода. Как результат, город не поддался варварской застройке и сохранил свою живописную аутентичность.

Жаль, что мне не выпадет на этот раз шанса осмотреть его достопримечательности — я покину город, не выходя из транспортного хаба. Аэропорт был связан с главным железнодорожным вокзалом линией скоростного поезда. У меня было всего три часа, чтобы пройти необходимые процедуры и попасть на железнодорожный вокзал, откуда ровно в 01:00 стартует маглев Ганновер-Инсбрук. Это было одно из немногочисленных удобных транспортных сообщений между Содружеством и Альянсом.

За семь лет, миновавших с того дня, как я ступил на австралийскую землю в аэропорту Мельбурна, я еще ни разу не покидал территорию Содружества — лишь изредка путешествовал между различными «зелеными зонами» внутри него. Хоть мне, по долгу профессии, были хорошо известны миграционные правила, до самого последнего момента меня не покидали сомнения, удастся ли мне беспрепятственно вырваться из объятий Содружества, которое так крепко держало меня все эти годы.

Если бы я желал сойти в Ганновере, все формальности состоялись бы автоматически, но для прохождения внешней границы Содружества, вдобавок к заполнению электронной анкеты, требовалось провести беседу с сотрудницей пограничной службы. Пятнадцать минут ожидания, на протяжении которых я продолжал просматривать сводки новостей — и вот мой номерок уже высвечивается на табло, а в наушнике звучит голос, приглашающий меня к стойке № 22. За бронированным стеклом я вижу улыбающуюся молодую женщину не старше тридцати в бело-черной униформе, которая, несмотря на погоны, больше походит на сотрудницу аэропорта, нежели на офицера военизированного формирования. Общедоступная электронная метка вывела на мой сетчаточник ее имя — «Гертруда». Сразу заметно, что я на немецкой земле.

— Доброй ночи, гер Войцеховский, — оторвавшись от своих занятий, Гертруда одарила меня дежурной вежливой улыбкой, в которой, тем не менее, ощущалась неподдельная теплота — может быть, из-за того, что перед ней видный собой молодой мужчина спортивного сложения, путешествующий один.

Ее немецкий акцент был куда заметнее моего, если только он у меня вообще остался. Интернационализация и глобализация слабо коснулись Ганновера, 75 % жителей которого все еще считали родным языком немецкий.

— Здравствуйте, фрау Гертруда, — подыграл ей я, присев на высокий стульчик у стойки и добродушной улыбкой дав понять, что вовсе не хочу насмехаться над здешним колоритом.

Мое досье, я знаю, уже было в этот момент открыто перед ней, и сейчас она изучала его беглым, но цепким профессиональным взглядом, выискивая признаки, которые, согласно внутренним методичкам, являлись индикаторами для подозрений. Я не ожидал, что в моем досье может оказаться нечто подобное: может быть, в закрытой его части, которую ведут в СБС, но уж точно не в общедоступной, которую видят обычные бюрократы.

— Оу, вы учитесь в Полицейской академии Сиднея, — на лице Гертруды отразилось сочувствие и при этом интерес. — Там сейчас настоящий кошмар, если верить тому, что показывают в новостях.

— Да, мэм, там сейчас тяжко, — согласно кивнул я. — Курсантов-старшекурсников привлекали к охране порядка, так что мне пришлось побывать совсем близко к эпицентру событий. Люди получали травмы и умирали совсем близко от меня. Это ужасно. Никому бы такого не пожелал.

— Какой кошмар! Я надеюсь, сейчас, после вмешательства Протектора, ситуация стабилизируется.

— Да, хотелось бы в это верить.

— В вашей анкете указано, что цель выезда за границы Содружества является «личной», — сверившись с анкетой, перешла к делу немецкая чиновница. — Простите за любопытство, но это очень не конкретно. Могу я поинтересоваться подробностям?

— Да, тут никакого секрета нет. Я собираюсь посетить могилы родителей, — спокойно объяснил я.

— О, — на лице сотрудницы отразилось вежливое сочувствие. — Это очень уважительная причина. Простите, что я нечаянно затронула столь деликатную тему.

— Все в порядке, Гертруда. Вы делаете свою работу.

— Ваши родители похоронены в Инсбруке?

— Нет. Боюсь, что нет. Инсбрук не является конечной целью моего путешествия. Оттуда я собираюсь попасть в Олтеницу.

Сотрудница понимающе кивнула, сверившись с какими-то своими записями.

— Сэр, вы ведь знаете, что я должна сделать ряд обязательных предостережений.

— Да, конечно.

— Посещение территорий, входящих в так называемый «Центральноевропейский Альянс», не является полностью безопасным, согласно данным Министерства внешних дел. Наши дипломатические и консульские работники не всегда смогут оказать вам необходимую помощь, когда вы находитесь там.

— Да, я это понимаю. Постараюсь не попадать в неприятности.

— Инсбрук, Тироль, относится к категории «зеленых зон», класс III, согласно классификатору QLI. Пребывание там, в целом, является безопасным. Однако значительная часть городов и поселений ЦЕА, включая… м-м-м… Олтеницу, которую вы задекларировали как цель вашего путешествия, не соответствуют критериям «зеленых зон». Меры радиационной безопасности могут быть неэффективны. Загрязнение воздуха может превышать допустимые нормы. Доступ к безопасной питьевой воде и продовольствию может быть ограничен. Вы можете столкнуться с проблемами личной безопасности и сохранности вашего имущества. Санитарные нормы могут не соблюдаться. Существует риск заражения инфекционными заболеваниями, включая туберкулез, полиомиелит, лептоспироз, сальмонеллез. Доступ к медицинской помощи может быть ограничен…

— Да уж, до рая земного тем местам далеко, — усмехнулся я, когда она закончила бубнить. — Но я жил там когда-то. Надеюсь как-то со всем этим справиться.

— Вы выезжаете не на долгий срок?

— Рассчитываю вернуться к понедельнику. Я прохожу летнюю стажировку в полиции Сиднея и не могу отлучаться надолго.

— Вы должны быть в курсе, что по возвращении на территорию Содружества от вас может потребоваться прохождение карантина. Эта мера применяется на усмотрение администрации, в зависимости от данных об эпидемиологической ситуации в районе вашего предполагаемого пребывания.

— Правила есть правила, — кивнул я, вспомнив 22-дневную изоляцию в Мельбурне семь лет назад.

— Что ж, гер Войцеховский, — Гертруда снова улыбнулась, проводя пальцами по невидимому экрану, видимо, проставляя галочку в графе «Анкета обработана». — Берегите себя и возвращайтесь к нам поскорее.

— Благодарю.

***

Поезд, отправляющийся в Инсбрук в 01:00 по местному времени, был полностью заполнен. Когда я заказывал билеты прошлым вечером (Или этим? Чертовы часовые пояса!), меня ждало неожиданное открытие — вопреки моим представлениям о полупустых поездах, бороздящих глухомань постапокалиптической Европы, транспортный коридор, связывающий Содружество с Альянсом, оказался столь оживлен, что в продаже осталось лишь несколько билетов в вагоне 1-го класса стоимостью 24 фунта, тогда как билет во 2-ой класс обошелся бы всего в 9 фунтов.

Заходя в свой вагон, расположенный ближе к голове поезда, я видел, как гораздо более густая толпа людей, многие из которых тащили с собой изрядный багаж, толкалась у дверей задних вагонов. Не знаю, была ли это воспитанная в академии полицейская наблюдательность, или врожденное чутье уроженца Центральной Европы, но безо всяких сканеров я легко мог отличить в этой толпе резидентов Содружества от возвращавшихся домой жителей Альянса. Дело было даже не столько в одежде, которая у приезжих была победнее и в размере сумок, которые у них были куда тяжелее. В первую очередь бросалась в глаза разница в поведении и выражении лиц. Уверенность в своем положении, в завтрашнем дне и в том, что их права защищены — вот что отличало подданных последнего в мире оплота цивилизации от гастролеров с разоренных остатков старой Европы.