— О, ты так считаешь? — искренне удивился Айзек. — Я больше склонен полагать, что войну спровоцировал сам Альянс, когда попытался устроить в Бендерах дворцовый переворот и свергнуть Ильина. Евразийцы исторически поддерживали югославов — и до, и во время конфликта. Все-таки в Союзе много россиян, а соотечественникам несложно найти общий язык. Они поддерживали их, конечно. Но я не думаю, что они специально науськивали их напасть на соседей…

«Они убили моих родителей и разрушили мое селение, сукин ты сын», — сжав кулаки, подумал я, неодобрительно глядя на безмятежное лицо Штильмана, спокойно судачащего о россиянах. — «И это после того, как из-за них полетел в тартарары целый мир, в котором никому не приходилось прятаться от солнца под озоновыми куполами!»

— Так называемые «югославы» были варварами и ублюдками, а их предводитель — психопатом, — сумев кое-как сдержать большую часть своих эмоций, произнес я. — А евразийцы дали им оружие и военную технику. Ты не убедишь меня, что это была невинная затея.

— О, нет-нет, ты неправильно меня понял, — вновь почувствовав, что напряжение нарастает, поспешил отступить мой скользкий собеседник. — Мне бы и в голову не пришло оправдывать евразийцев, а тем более югославов. Это самые настоящий варвары, спору нет. Просто хочу сказать, как глупо было их провоцировать, правда?

— Наверное, — кивнул я, вспомнив события семилетней давности. — Нам тогда говорили, что война неминуема, что на нас могут напасть в любой момент. После того как югославы вторглись в Бургас в 75-ом и устроили массу всяких провокаций, в это было легко поверить.

— О, а ты, прости, откуда? Судя по твоим словам, повосточнее Инсбрука. Греция, так ведь?

— Нет. Это просто имя. Я жил неподалеку от Олтеницы, в селении Генераторном, построенном украинскими беженцами.

— О, это ведь совсем близко к границе с ЮНР, — сочувствующе проговорил Штильман. — Невозможно винить твоих земляков в том, что они пошли на любые меры из страха перед Ильиным. Чего уж говорить, тебе не посчастливилось родиться не в очень удачном месте и не в очень удачное время.

— Да уж. Сотней лет раньше было бы получше.

— М-да. Я тоже часто думаю о золотом веке, — мечтательно сощурился попутчик. — Больше сотни лет без серьезных войн! Вершина гуманитарного и социального развития человечества! Поверить не могу, что кто-то и тогда считал себя несчастным.

Я лишь задумчиво кивнул.

— На востоке до сих пор неспокойно?

— Что-то там постоянно происходит. Признаться, я за этим не очень слежу. Так ты что же это, туда держишь путь?

— В Олтеницу. Моего родного селения больше нет.

— О, мне очень жаль, правда. Олтеница, говоришь? Хм. Да уж, далекое путешествие. В наше время туда и добраться-то будет непросто. В Альянсе коммуникации развиты довольно плохо.

— Как-нибудь справлюсь.

***

С поезда я сошел в 03:10. Над Инсбруком стояла ночь — настоящая, без света, так как электричество, за очень немногочисленными исключениями, в ночное время отключалось. Без термоядерной и аннигиляционной энергии приходилось думать об экономии.

Таможенные и пограничные процедуры заняли около двух часов и слабо напоминали те, что мне пришлось пройти в Ганновере. Началось все сравнительно неплохо — с заполнения простенькой эмиграционной анкеты еще в поезде. Однако на платформе, около турникетов, за которыми был вокзал, пассажиров встречали люди в черно-зеленой камуфлированной форме с красно-синими нашивками, надпись на которых должна была означать их принадлежность к силовым структурам Альянса. Многие из бойцов были в бронированных жилетах и шлемах, с укороченными автоматами напротив груди, а у офицера в черном берете рычала на поводке немецкая овчарка. Кроме внушительного контингента солдат, здесь было несколько таможенников в невзрачной серой униформе. Их мало интересовали отметки в наших эмиграционных анкетах, однако сильно интересовало содержимое багажа, и они умело объясняли на ломаном английском, какую именно сумму пошлины необходимо уплатить, чтобы ступить на территорию ЦЕА.

Вскоре я вышел из некогда величественного, но ныне пришедшего в изрядное запустение здания вокзала, в котором было полно военных Альянса, что не мешало сотням неимущих спать на сиденьях и прямо на полу. Над Тиролем светало. Взглянув налево, я увидел здание, о котором говорил Айзек. Еврей не соврал. Действительное внушительное сооружение, которому исполнилось пару сотен лет, ухоженное, и во многих окнах, в отличие от улиц, все еще горит электрический свет. Вот оно, красное социалистическое знамя. А вот за забором и почетный караул из двух солдат Народно-Освободительной Армии: один раскосый, а второй славянин. Вид у солдат был невозмутимым, и, как мне показалось, весьма самоуверенным — не похоже, чтобы они чувствовали себя неуютно на чужбине.

На улицах австрийского города, казалось, по-прежнему царила относительная чистота и порядок, однако отголосок упадка все-таки ощутимо чувствовался. На привокзальной площади ютилось множество палаток и торговых павильонов, которым явно не полагалось здесь быть, и появились они тут, очевидно, лишь в последние годы. У ступеней центрального входа вокзала взимали свою дань скорбного вида попрошайки, среди которых было много инвалидов в поношенной военной форме. Чуть ли не у каждого столба дежурил сонный солдат интернациональных сил Альянса с красной повязкой, обозначающей, что они исполняют здесь функцию полиции. Солдаты выглядели недовольными своей службой в столь ранний час этого пасмурного дня.

Как и возле любого вокзала, прямо у входа копошилось шумное сборище таксистов. Я приметил лишь два или три электромобиля более или менее приличного вида среди целой стаи электрических моторикш и даже велорикш. На появление пассажиров таксисты реагировали бурно: свистели, сигналили, звенели колокольчиками, заискивающе кричали на дюжине языков, зазывали взмахами рук, а самые бойкие врывались в толпу и пытались выхватить у кого-то из рук багаж, чтобы затащить его в свой транспорт.

Не рискнув (видимо, из-за моих габаритов) пытаться сорвать у меня с плеча сумку, смуглый чернявый парень примерно моего возраста, тем не менее, едва ли не прыгал мне в глаза, зазывая на ломаном английском в свой электрокар.

— Такси! Такси! Давай сюда! VIP-такси — быстро и удобно! Куда тебе? Куда?!

— Северный аэропорт. Сколько будет?

— О, аэропорт, отлично! Шестьсот евро, и поехали! Шесть сотен всего!

Усмехнувшись, я отрицательно покачал головой и ускорил шаг, прекрасно зная, что поездка на рикше обойдется в несколько раз дешевле. Бойкий парень все никак не отчаялся переубедить меня, пока его сосед, более спокойный и угрюмый, но похожий на него как брат на брата, не произнес по-румынски:

— Да оставь ты этого напыщенного жлоба из Содружества. Пусть катится в вонючей рикше.

— Эх, ну и жмоты они там все! — не сводя с меня улыбающегося взгляда, ответил тот коллеге на том же языке, неохотно отставая от меня. — Сам-то, небось, срубает баблище в одной из этих проклятых корпораций, наемники которых стреляли в нас в 78-ом. Но удавится за каждую копейку!..

— Попробуйте не драть с людей таких бабок, — обернувшись к ним, ответил я на подзабытом, но все еще вполне сносном румынском, хорошо знакомом со школьных лет. — Хотя бы с земляков.

Братья-румыны замолкли и удивленно переглянулись.

— Куда путь держишь, брат?

— В родные края, в Олтеницу. Довезете до аэропорта за сотню — буду благодарен.

Более молчаливый и, по-видимому, старший из братьев, доброжелательно усмехнулся и кивнул на один из электрокаров.

— Полторы — и поехали, земляк.

Поездка на такси заняла минут двадцать и выдалась не слишком увлекательной в плане пейзажей. Кроме редких уличных фонарей в ночном Инсбруке практически не было освещения и какой-либо активной ночной жизни. Городская архитектура терялась во мраке.

— Тьма-тьмущая. У вас всегда так?