Укрепление единоличной власти Протектора до такой крайней степени, что он мог больше почти не считаться с олигархическими кланами, всерьез взволновало бенефициаров консорциума. Потеря влияния наверняка означала последующую утрату капитала — эту истину олигархии всех времен они понимали прекрасно. Но вступать в конфликт с сэром Уоллесом во время войны, когда его позиции были особенно прочны, к тому же рискуя подыграть Союзу, победа которого в войне означала бы верный конец частного капитала во всем цивилизованном мире, было неразумно. Так что акулы бизнеса, сцепив зубы, сделали вид, что покорились железной руке Протектора, принявшись втихаря вынашивать долгосрочный план по возвращению своего влияния сразу после наступления мира.
Ряд сведущих экономистов утверждал, что консорциум все еще обладал достаточными ресурсами, чтобы избежать экономического кризиса. Но кризису, и в особенности инфляции фунта, было позволено разразиться в полную силу. Более того, хитрыми и согласованными действиями, которые было практически нереально доказать, корпорации даже искусственно разогнали инфляцию. Цель была понятна — окунуть население в состояние неудовлетворения, тревоги и неуверенности в завтрашнем дне.
Параллельно консорциум резко изменил политику подконтрольных ему СМИ (а это составляло 80 % от всего информационного пространства). Табу, остававшиеся незыблемыми десятилетиями, и особенно свято соблюдаемые во время войны, были сняты. С экранов, из радиоэфира и со страниц веб-порталов обрушился шквал критики на власти. Респектабельные якобы телеканалы и газеты внезапно начали нанимать в свои ряды одиозных корреспондентов, нацеленных на разоблачительные журналистские расследования. На поверхность были вытащены многие факты, которые ранее замалчивались. Критика велась весьма осторожно и рассудительно, начиная с уровня рядовых исполнителей, с оглядкой на почтение телезрителей к тем идолам, которые годами насаживались обществу, главным из которых был сам сэр Уоллес. Но все же этот информационный шум в сочетании с экономическим кризисом, обрушившиеся на головы потерявшей ориентиры публики, составили гремучую смесь. Это заметно пошатнуло всеобщую лояльность и рейтинги провластных политиков, не исключая и самого Протектора.
Патридж, разумеется, не остался в долгу. Государство продолжало усиливать свой контроль над экономикой. СМИ, подконтрольные властям, приняли вызов и включились в информационную войну, став поливать грязью большой бизнес и его креатуры во власти. В ход пошли даже силовые структуры, которые были брошены на охоту против отдельных представителей враждебного лагеря и их бизнес, целью которого было показать назидательный пример остальным. Ряд громких уголовных дел против руководителей и собственников компаний — членов консорциума, широко освещаемых в СМИ, всколыхнул общественность.
Но, вопреки расчетам силовиков, эти показные расправы не достигли желаемой цели. Циничные бизнесмены в обычной ситуации рады были расширить свое влияние, воспользовавшись атакой властей на их конкурентов или вчерашних партнеров. Но ситуация выглядела экстремальней обычного. Властители капитала смекнули, что в этом противостоянии на кону не только их богатство и влияние, но также свобода и сама жизнь. А если так, то было бы неразумно отдавать на съедение кого-то из своих рядов, тем самым позволяя властям становиться сильнее и самоувереннее. Напротив, нужно было сплотиться и придерживаться круговой поруки, чтобы выстоять в этом шторме.
Растущее противостояние быстро докатилось и до парламента. Главный законодательный орган Содружества, вопреки представлению о любом парламенте как о сущем бедламе, традиционно отличался удивительным единством в большинстве вопросов. Исключение составлял небольшой набор тем, вокруг которых, в угоду изображения перед населением истинной демократии, по молчаливому уговору всех сторон, разрешались неограниченные дебаты, популизм и демагогия. Однако кажущееся стабильным парламентское большинство состояло из множества групп влияния, каждой из которых управляли свои кукловоды. До поры до времени их интересы не противоречили друг другу, или, во всяком случае, им удавалось достичь консенсуса. Но с момента, когда негласный пакт о сотрудничестве между Протектором и консорциумом был расторгнут, в парламенте перестало находиться большинство для голосования по большинству важных вопросов. Деятельность этого органа была фактически парализована.
Патриджу, утратившему лояльную парламентскую коалицию, оставалось лишь концентрировать еще больше полномочий непосредственно в своих руках. Само собой, это стало удачной почвы для того, чтобы контролируемые консорциумом СМИ завели речь о тирании. На повестку дня общественности начал пока еще осторожно, но верно и упорно выноситься вопрос о том, сколько еще будут продолжаться особые полномочия Протектора и есть ли вообще нужда в этом посте в послевоенном мире. Это поднимало ставки на совершенно новый уровень. Но дороги назад уже не было.
Кульминацией разрастающегося противостояния стал поступок Элмора. Возможно, впервые в своей политической карьере Патридж всерьез ошибся в человеке. Он полагал, что купил твердую лояльность этого политика, проведя социальные реформы, которые тот давно лелеял. Элмор не развеивал этого впечатления. Он имел врожденный дар располагать людей к себе, находить подход к каждому. Исключение не составил даже Патридж. Почти пять лет своего пребывания в правительстве Элмор оставался лояльным Протектору, умудряясь с подкупающей честностью конструктивно критиковать отдельно взятые инициативы и проекты, но при этом проявлять почтение и не оспаривать авторитета сэра Уоллеса ни публично, ни в кулуарах. В конце концов Патридж привык к этому «симпатичному малому, режущему правду матку» и даже проникся к нему доверием. Элмор сумел втесаться в узкий круг посвященных, в основном состоящий лишь из очень старых и последовательных соратников Патриджа, с которыми обсуждались самые важные политические решения. Но оказалось, что лояльность Элмора была лишь маневром, с помощью которого политик втерся в доверие к Протектору. И в 95-ом он неожиданно открыл свое истинное лицо.
Двухчасовая пресс-конференция Элмора 1-го июня 95-го, во время которой он откровенно пролил свет на множество шокирующих тайн сэра Уоллеса и его окружения, открыто объявил себя их оппонентом и призвал общество сплотиться вокруг общей идеи «возвращения к настоящей демократии», произвела эффект взорвавшейся бомбы. Политических скандалов такого масштаба Содружество еще не знало. Элмор, будучи вторым по популярности политиком в Содружестве, которому доверяли порядка 50 % избирателей, пошел ва-банк, решившись возглавить оппозицию и составить реальную конкуренцию самому Патриджу. Этот путь вел либо к головокружительной победе, либо к низвержению с политической арены. Вероятно, Элмор это понимал. Так что уголовные дела, заведенные против него уже к концу месяца, вряд ли стали для него сюрпризом.
Не знаю, насколько продуманными и взвешенными были действия всех сторон этого конфликта, и не вышли ли события у них из-под контроля в азарте борьбы. Так или иначе, настроения в Содружестве в середине 95-го ни у кого язык не поворачивался назвать спокойными.
Демонстрации и политические дебаты были лишь верхушкой айсберга. Гораздо более серьезным признаком кризиса был нарисованный по всем глухим подворотням улицам знак ®. Потому что те, кто использовал этот знак, не собирались выбирать между противоборствующими политическими силами и менять существующую систему. Они собирались разрушить ее до основания.
Я следил за развитием событий, как и все, кто имел глаза и уши, иногда с сомнениями, иногда с тревогой, а иногда и с зачатками страха или гнева. Но я оставался пассивным. К 35-му году жизни я стал убежденным скептиком и не испытывал доверия ни к власти, ни к умеренной оппозиции, ни к радикалам. Лагеря Патриджа и Элмора вызывали у меня смесь симпатии и антипатии приблизительно в равной степени. Второй был мне, пожалуй, инстинктивно несколько ближе и симпатичнее — в той же мере, в какой первый казался сильнее и опаснее. Главное же, что ни одна из сил не затрагивала всерьез тех тем, которые были мне особенно близки и не предлагала решения тех проблем, которые меня гложили. А если бы даже такое произошло, то я, вероятнее всего, не поверил бы им. Меня не оставляло чувство, что все происходящее было лишь спектаклем, мышиной возней, и что все это, в конце концов, закончится мирной договоренностью одного лагеря с другим, так как все они между собой повязаны и, в сущности, ничем друг от друга не отличаются. Третьей альтернативой были лишь радикалы. Однако я не мог поверить, что наше общество, при всех его пороках, дошло до той крайней точки, когда лишь идеи этих безумцев станут для него наилучшим выходом.
