Стараясь выглядеть умеренно печальной, я подошла к телу Фредерике, встала у его головы. Согласно традициям — это моё место до полудня. На тот случай, если кто-то захочет выразить соболезнования, дать напутствие или высказать просьбу. И вообще: каждый житель Новой Венеции имеет право увидеть своего будущего правителя вблизи.

Ну, по крайней мере, стоя у тела, я могла потихоньку испарять из него влагу, облегчая себе будущую задачу.

— В городе ходят странные слухи. Говорят, что многоуважаемая госпожа Моста пришла с земли, чтобы снова поработить нас и вернуть инквизицию, от которой с таким трудом сбежали наши предки.

Мужчины в тёмной одежде подошли поближе. Они делали вид, что разговаривают между собой, но говорили при этом так громко, что я была уверена: спектакль рассчитан на меня.

— Есть и другое мнение. Говорят, что она — та, чей приход предсказал отец Меноккио, и она пришла спасти нас от угасания, вернув магию.

— Но все сходятся в одном: доверять новой догарессе пока не следует. Даже если завтра её примут море, земля и Солнце.

К счастью, в этот момент одна из старушек решила рассказать мне о том, каким прекрасным человеком был покойный, как много хорошего он сделал для Новой Венеции. И что я обязана не посрамить память моего названного отца. Когда старушка отошла, мужчин уже не было.

К полудню я была уверена в двух вещах: мне повезло хотя бы в том, что я стою одетая, и не подаю руку и колено предателям и отравительницам; и как хорошо, что погребальная церемония предполагает наличие савана — тело Фредерике Моста я высушила целиком, нетронутой осталась только видимая часть головы. Теперь я без особых проблем отправлю пепел названного отца к солнечным богам.

В полдень загудели трубы, ударили барабаны, и народ, к тому времени заполнивший всю площадь, расступился. Трое жрецов Солнца — двое мужчин и одна женщина — двигались ко мне от улицы Книги. Лица их были сосредоточены и торжественны, золотистые одежды сияли — на их фоне я в своём фиолетовом траурном балахоне буду почти незаметна.

Читать литании они начали ещё в дороге. Здесь использовалась та же искажённая латынь, что и в юриспруденции, так что смысл я понимала с пятого на десятое. Кажется, они просили для Фредерике лёгкой дороги к Солнцу, сияющего посмертия и возвращения к нам в виде живительной магии (а это меня уже удивило, не знала о таких выкрутасах здешней религиозной мысли).

— Фламмис! Солис!

Они воскликнули это хором, встав напротив меня. Антонио предупреждал о том, что эти слова — сигнал к сожжению, но, думаю, я бы и так догадалась.

Мысль — и последняя влага покинула тело Фредерике. Ещё мысль — и температура вокруг савана и деревянных опор резко повышается, ткань и дерево вспыхивают, и вместе с ними разгорается бывший дож. Я помню — должен остаться лишь тонкий пепел, который обязательно нужно отправить вверх, к небу, к Солнцу. И я повышаю температуру, раскалённый воздух дрожит, и священнослужители отшатываются, не в силах вынести жара. Странно, но запаха горелого мяса почти нет — не зря всё-таки Ромео настоял на этих, самых дорогих, опорах. Их тяжёлый масляный аромат забивает все остальные запахи.

Наконец от последнего убранства Фредерике осталась лишь горстка пепла. Мысль — и пепел плавно взмывает очень-очень высоко, так, что теряется на фоне солнечного диска.

— А вы сильны, догаресса. Теперь странный поступок многоуважаемого господина Моста стал мне понятен.

Один из священников протянул руку, желая поддержать меня под локоть, но я лишь отмахнулась. Затраты энергии были невелики, меньше, чем на телепортацию.

— Граждане Светлейшей Сеньории! Сегодня, в день, когда мой названный отец и девятый дож Новой Венеции, Фредерике, сын славного рода Моста…

И тут пространство вокруг завибрировало, и я почувствовала, как на меня опустилось много-много влаги. Понятно, будут бить молнией. Времени думать не было, и я, не мудрствуя лукаво, сотворила над головой деревянный щит.

Удар. Щит с треском разлетается, оставляя щепки в моих коже и волосах. Со стороны священников раздался сдавленный крик — кажется, их тоже задело.

Но пространство всё ещё напряжено и вибрирует. Вода. Деревянный щит. Молния!

Я так сосредоточилась на отражении атак неведомого противника, что даже удивилась, когда в очередной раз не почувствовала вибраций вокруг.

— Догаресса, вы целы?

Жрица кинулась ко мне, и я собрала всю волю в кулак, чтобы мило улыбнуться ей, даже не попытавшейся прийти мне на помощь.

— Благодарю, всё прекрасно. Если все церемонии закончены, я хотела бы отдохнуть.

Дождавшись согласия жрицы, я медленно, сохраняя приличествующее случаю выражение лица, отправилась во Дворец Совета, где меня должны были ждать друзья. И почему мы решили, что бунтовщики попытаются захватить Дворец, но не рискнут нападать на меня на площади?

— Велла, что произошло? На тебе лица нет!

Антонио, наверное, увидел меня из окна. Ибо он не выбежал из дверей, а спустился откуда-то сверху, будучи при этом одет весьма странно. Точнее, весьма странно неодет — рубашка была на месте, шейный бант, развязанным, болтался где-то возле уха, а вот штанов и белья не было вообще.

— Аристократы решили, что, коль бывший дож похоронен, пора и мне составить ему компанию. Не холодно?

Я отвернулась, не желая смущать друга.

— Нет… — Удивлённый голос, потом смущённое ойканье. Антонио осознал, в каком интригующем виде появился передо мной? — Всё, можешь поворачиваться. Подожди, что ты сказала?!

— Убить меня пытались. Кто — не знаю. Надо собрать членов Совета, но предварительно пообедать и придумать устраивающую нас тактику. И подумать, когда и как мы будем искать корабль. Я не собираюсь отдавать Совету эту карту.

Несколько мгновений Антонио переваривал полученную информацию, затем отрывисто сообщил, что распорядится насчёт обеда, и кинулся во дворец. И почему он так медленно соображает в последнее время?

— Кто-нибудь знает, какая башня Дворца была построена позже всех? — Я вспомнила о местном этикете и дождалась конца трапезы. Если я теперь догаресса Новой Венеции, то следует проявить хоть какое-то уважение к местным обычаям.

— Правды.

— Башня правды.

Антонио и Лучианна ответили одновременно. И одновременно же рассмеялись, подмигнув друг другу. Кажется, я начинаю понимать, почему в последние дни Антонио так медленно соображает.

— Потрясающее знание истории. — А в нашей маленькой банде проблемы. Никогда не слышала, чтобы Женевьева говорила настолько ехидным тоном. Да я в принципе не подозревала, что подруга умеет ехидничать. — И как же мы сможем разрушить Башню правды так, чтобы это осталось незамеченным?

— Пока что никак. — Хлодвиге лениво провёл пальцем по стакану, заставляя вино сформироваться в небольшой торнадо. — Не о том думаем, друзья. Света и Совет должны разумно отреагировать на сегодняшнее покушение. Я пока что вижу два варианта: публично объявить прощение, но найти зачинщиков и хотя бы проследить за ними, при необходимости — тихо удавить; или же инициировать расследование с судом и прочими формальностями.

— Для начала мы должны войти в Совет. Власть дожа велика, но и он нечасто может изменить решение Совета.

Лучианна безмятежно улыбалась, и я никак не могла понять, чьи интересы она сейчас преследует. Мои? Свои? Наши? Я быстро обвела взглядом собравшихся: Женевьева — подруга и единомышленница, но кому она будет верна в случае чего: мне или собственным принципам? Хлодвиге — мужчина, добровольно вызвавшийся стать моим рабом, спорящий со мной наедине, но подчёркнуто уважительный на людях. Лучианна — очень красивая серая мышка, не осмеливавшаяся лишний раз открыть рот на собраниях у Доменике. Антонио, которому скоро придётся выбирать между сестрой и любовницей. Кому из них я могу безоговорочно доверять?

— Я подниму этот вопрос на сегодняшнем собрании. Я надеюсь, у каждого из вас есть законные перспективы войти в Совет?