Кухмистер перешел железный пешеходный мостик. Вот и Райдер-стрит. Крошечная улочка, домиков почти не видно за огромной, в викторианском стиле виллой Честертона, так что и здесь он не одинок, под надежной охраной профессорских домов и лодочных сараев. Кухмистер отпер дверь, снял пальто и ботинки, поставил чемоданчик на кухонный стол. Приготовил чай и сел, недоумевая – что дальше? Утром надо зайти в банк, узнать насчет наследства лорда Вурфорда. Он достал жестянку с гуталином, тряпочку и начал плавными, легкими движениями чистить ботинки. Ритуал успокоил Кухмистера. Чувство безнадежности, которое не покидало его после разговора с Деканом, проходило. Он навел последний глянец, повернул ботинки к свету – хороши, хоть смотрись в них, убрал жестянку и тряпочку на место, потом приготовил ужин. Он снова стал самим собой. Он привратник Покерхауса – и все тут. Им не сдвинуть его с места. Он знает свои права. Не выйдет так вот взять и выгнать его. Что-то случится, остановит их. Кухмистер расхаживал по комнате и спорил с Ними. Прежде это были такие респектабельные, такие солидные, такие надежные люди. Он чувствовал себя за Ними как за каменной стеной. Прошли золотые времена. После войны Их джентльменство пошло на убыль, а нынче настоящего джентльмена днем с огнем не сыщешь. И чем меньше Кухмистер уважал Их, тем большим почтением проникался к тем, прежним, что были до войны. Лорд Вурфорд, доктор Робсон, профессор Данстэбл, доктор Монтгомери. Нынешние щелкоперы им в подметки не годятся. Ему, Кухмистеру, посчастливилось, он причастился этому величию. В десять часов привратник лег, но долго еще ворочался без сна. В полночь встал, по привычке проковылял вниз, открыл парадную дверь. Дождь кончился. Он огляделся по сторонам, опять захлопнул дверь. Совершив привычный обряд, Кухмистер окончательно успокоился, прошел в гостиную и налил себе чашку чая. В конце концов, у него есть наследство. Утром нужно зайти в банк.

В десять утра Кухмистер явился к управляющему.

– Акции? – спросил тот. – Разумеется. У нас есть отдел инвестиций, и мы готовы проконсультировать вас. – Он просмотрел депозитивную карточку Кухмистера. – Да, пяти тысяч фунтов вполне достаточно, но, может быть, разумней не рисковать деньгами?

Кухмистер теребил в руках шляпу и удивлялся: этот тип оглох, что ли?

– Я не собираюсь покупать акции. Я хочу купить дом.

– Это уже гораздо лучше, – одобрительно кивнул управляющий. – В наше время, при такой инфляции – самое надежное вкладывать в недвижимость. У вас есть что-нибудь на примете?

– Кое-что на Райдер-стрит.

– Райдер-стрит? – Чиновник поднял брови и поджал губы: – Это дело другое. Она, знаете ли, продается с аукциона, отдельные дома на Райдер-стрит покупать нельзя. Сомневаюсь, что вы со своими пятью тысячами сумеете приобрести с аукциона всю улицу целиком. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Только если выдать закладную, а в вашем возрасте это, знаете ли, нелегко.

Кухмистер извлек из кармана помятый конверт.

– Знаю, – сказал он. – Поэтому я хочу продать акции. Тут десять тысяч. Я думаю, они стоят тысячу фунтов.

Управляющий взял конверт.

– Будем надеяться, они стоят немного больше. Ну-с… – Он запнулся и вытаращился на пачку акций: – Бог мой! – Снисходительно-бодрого тона как не бывало.

Кухмистер виновато заерзал на стуле, как будто он нес личную ответственность за поведение пачки бумажек, которое почему-то так изумило солидного чиновника.

– Большая Ассоциация Магазинов! Поразительно! Сколько вы сказали? – Трепеща от возбуждения, менеджер вскочил на ноги.

– Десять тысяч.

– Десять тысяч? – Менеджер снял трубку и набрал номер отдела инвестиций: – По какой цене идут? – Пауза. Менеджер с недоверчивым еще уважением изучал Кухмистера. – Двадцать пять с половиной? – Он положил трубку и внимательно посмотрел на чудного клиента. – Мистер Кухмистер, – сказал он наконец, – кстати, у вас здоровое сердце? Не знаю, как помягче выразиться… Вы стоите четверть миллиона фунтов.

Кухмистер выслушал, но видимых признаков волнения не выказал. Он застыл на стуле, вперив в менеджера неподвижный взор. Тот был ошарашен куда сильнее, в его хихиканье слышались истерические нотки.

– Теперь-то вы можете купить Райдер-стрит вместе с жителями, если пожелаете, конечно, – выговорил он.

Кухмистер не реагировал. Богатство. Что-то такое, о чем он никогда не мечтал.

– Да еще, наверное, дивиденды наросли, – спохватился менеджер. Кухмистер кивнул, поднялся, поставил стул на место. Взглянул на акции, принесшие ему удачу:

– Заприте их в сейф.

– Но… – начал менеджер, – сядьте, мистер Кухмистер, давайте все обсудим. Райдер-стрит? Выкиньте из головы Райдер-стрит. Большому кораблю – большое плавание. Мы можем продать эти акции и… или часть их… приобрести подходящую собственность и смело начинать новую жизнь.

Кухмистер обдумал заманчивое предложение.

– Мне не нужна новая жизнь, – мрачно заявил он. – Я хочу старую.

Он оставил менеджера сидеть, разинув рот, за письменным столом и вышел на Сидни-стрит. Менеджер смотрел ему вслед, и банальнейшие видения богатого, привольного существования теснились в его бедном мозгу. Большая Ассоциация Магазинов – БАМ! Яхты, круизы, лимузины и – светлый загородный коттеджик – все то, что он всегда старался презирать.

Но Кухмистеру это не нужно было и даром. Он разбогател, но обида не прошла. Наоборот. Горечь била в нем ключом. Его надули. Он сам себя обманул. Он был слишком простодушен и слишком предан Покерхаусу. Они пользовались этим. Ректор, Декан, даже сэр Кошкарт О'Труп. Теперь он не боится потерять работу. Он им покажет. Кухмистер повернул на Грин-стрит и направился к «Синему кабану».

Корнелиус Каррингтон развил бурную деятельность. Два дня его подвижная фигурка со свитой операторов и ассистентов носилась туда-сюда по узким лестницам Покерхауса. Не освещавшиеся столетиями закоулки вдруг засверкали яркими огнями: Каррингтон украшал репортаж архитектурными оборочками. Участвовали все. Даже Декан, дабы пристыдить Ректора, соблаговолил выступить и растолковать массовому зрителю значение консерватизма в наше неспокойное время. Он стоял под портретом епископа Файрбрэйса, ректора Покерхауса в 1545-1552 годах, громил распущенную молодежь и ставил ей в пример монашески целомудренных студентов прошлого. Потом камера прошлась по остаткам фундамента женского монастыря XV века, сохранившимся в саду, и в следующем интервью Капеллан поведал, что монастырь этот, сгоревший в 1541 году, был на самом деле публичным домом. Каррингтон не преминул изумиться: оказывается, в Покерхаусе издавна процветали свободные нравы. Старшего Тьютора сняли сперва на берегу – он сопровождал восьмерку на велосипеде, а затем в столовой. Каррингтон расспрашивал о диете атлетов Покерхауса, выманил признание, что ежегодный банкет обходится минимум в две тысячи фунтов, и поинтересовался, платит ли колледж в Оксфордский комитет помощи голодающим. Тут, позабыв об аудитории, Тьютор посоветовал журналисту не совать нос в чужие дела и, гордо подняв голову, покинул столовую, волоча за собой оторвавшийся провод микрофона. Сэра Богдера телевизионщики пощадили. Ему разрешили свободно прогуливаться по новому двору и вволю рассуждать о прогрессивных и гуманных изменениях в Покерхаусе. Время от времени он останавливался и то устремлял дальнозоркий взор на стену библиотеки, рассуждая об эмоционально-интеллектуальном симбиозе как основе университетского образования, то, опустив глаза долу, адресовал крокусу речь о духовном очищении при половом акте, то возводил очи к дымовым трубам XV века и с похвалой отзывался о молодежи, не равнодушной к нуждам ближнего и готовой прийти на помощь страждущим. И правильно она делает, что порывает с отжившими традициями, которые… Он пустился рассуждать о благотворности лучших человеческих чувств и пришел к выводу, что экзамены пора отменить. Вообще молодежи он пропел настоящую осанну и призвал пожилых (старше тридцати пяти лет) не становиться на дороге юноши и девушки, чьи сердца и тела раскрыты… Тут сэр Богдер запнулся, и Каррингтон вернулся к вопросу о воспитании милосердия, каковое он считал самым ценным в университетском образовании. Ректор согласился. Да, конечно, сочувствие ближнему – основной признак развитого ума. Съемка завершилась, и он вернулся домой в уверенности, что закончил на нужной ноте. Каррингтон придерживался того же мнения. Журналист оставил операторов снимать геральдических зверей на главных воротах и увенчанную шипами стену колледжа, а сам отправился на Райдер-стрит и провел около часа, запершись наедине с Кухмистером.