– Кружку горького, – заказал он. Каррингтон идеально чувствовал обстановку. Джин с тоником в пивной на Кинг-стрит?! Немыслимо! Взяв пиво, он уселся за столик у окна.

– Здесь многое изменилось. – Каррингтон сделал большой глоток. Он не привык пить большими глотками. Он вообще не выносил пива, но помнил, что на Кинг-стрит полагается пить пиво большими глотками.

– Да уж, все посносили, – лаконично ответил бармен.

– Плохо для вашего дела, – высказал соображение Каррингтон.

– И да, и нет, – был ответ.

Каррингтон оставил в покое необщительного бармена и принялся рассматривать орнамент на стене: она и то разговорчивее. Вскоре в пивную вошел человек в котелке и заказал портер. Его спина показалась Каррингтону знакомой. Темное пальто, шляпа, высокие, начищенные до блеска ботинки, массивная шея. Да это же привратник Покерхауса! Окончательно Каррингтон узнал его по зажатой в зубах трубке. Привратник заплатил, уселся в углу и закурил. Каррингтон втянул в себя дым – и прожитых лет как не бывало, он превратился в студентика, забежавшего за письмом в привратницкую Покерхауса. Кухмистер. Как мог он забыть эти деревянные движения, военную выправку! Бессменный, как геральдический зверь на воротах колледжа. Каррингтон часто наблюдал за ним из окна. Каждое утро Кухмистер, в неизменном котелке, маршировал по двору, освещенный лучами раннего солнца, похожий на стражника в шлеме, и черная тень бежала за ним по газону. «Старая волынка у ворот зари» [29], – пошутил как-то раз Корнелиус. А теперь привратник сидел сгорбившись над кружкой, посасывал трубку и хмурился, думая о своем. Каррингтон разглядывал его тяжелые черты. Какое сильное, мрачное лицо! «Декан напоминает пузатую пивную кружку, а Кухмистер – прямо персонаж Чосера», – думал Каррингтон. Правда, из «Кентерберийских рассказов» он помнил только пролог, да и то смутно. Да, выразительное лицо. Каррингтон допил пиво, заказал еще и подсел к привратнику:

– Кухмистер, я не ошибаюсь?

– Ну? – коротко бросил тот, недовольный непрошеным вторжением.

– Вы, верно, не помните меня. Я учился в Покерхаусе в тридцатых годах. Моя фамилия Каррингтон.

– Помню. Вы жили в комнатах над столовой.

– Позвольте, я вас угощу. Ирландский портер, да? – И не успел Кухмистер возразить, Каррингтон вернулся к стойке.

Привратник неодобрительно смотрел на него. Он хорошо помнил Каррингтона. Его еще звали «Берти». Берти-кокетка. Не джентльмен. Подвизается теперь на сцене, вроде клоуна. Каррингтон принес кружки и сел.

– Вы, наверное, ушли на покой, – заговорил он.

– Какой там покой! – проворчал Кухмистер.

– Не хотите ли вы сказать, что по-прежнему служите? Бог мой! Сколько лет прошло! – Корнелиус говорил с наигранным пылом интервьюера: что-то в Кухмистере пробудило в нем охотничий инстинкт. Каррингтон сделал стойку.

– Сорок пять лет, – сказал Кухмистер и залпом осушил кружку.

– Сорок пять лет, – эхом повторил Каррингтон. – Поразительно.

Кухмистер поднял кустистые брови. Он не находил в этом ничего поразительного.

– А теперь вы на пенсии? – гнул свое Каррингтон.

Кухмистер посасывал трубку и не отвечал. Журналист глотнул еще пива и сменил тему.

– Посносили старые пивные. Кинг-стрит уже не та. Студенты небось пивные марафоны больше не устраивают?

Кухмистер покачал головой.

– Их было четырнадцать. И в каждой надо было принять по кружке. За полчаса. Не так-то просто. – Он снова замолчал.

Каррингтон понял его настроение. Уходят старые времена, а вместе с ними и время старшего привратника. Поэтому-то старик так мрачен. Но только ли поэтому? Каррингтон зашел с другой стороны.

– Но Покерхаус не меняется.

Кухмистер стал мрачнее тучи.

– Еще как меняется. Так меняется, что… – Он сложил губы, как будто хотел плюнуть на пол, но вместо этого отвернулся и понюхал свою трубку.

– Вы о новом Ректоре?

– И его шайке. Женщины в колледже. Самообслуживание в столовой. А прислуга, которая жизнь отдала Покерхаусу! Ее вышвыривают на улицу. – Кухмистер допил пиво и грохнул кружкой об стол.

Каррингтон сидел тихо-тихо, как хищник в засаде.

Кухмистер снова раскурил трубку и выпустил облако дыма.

– Сорок пять лет я был привратником, – опять заговорил он. – Это же целая жизнь, правда? – Каррингтон торжественно кивнул. – Я торчал в привратницкой, а жизнь проходила мимо. Мальчишками мы поджидали, бывало, у костела кэбы молодых джентльменов. Они ехали со станции. «Давайте поднесу вещи, сэр», – и бежишь рядом с лошадьми всю дорогу до колледжа, а потом тащишь сундуки в комнаты. За шесть пенсов. Вот так. Пробежишь милю. Поднесешь сундуки. Заработаешь шесть пенсов. – Кухмистер улыбнулся, вспомнив былое.

Каррингтону показалось, что воодушевление привратника прошло. Определенно, он живет не только воспоминаниями. Кухмистер чем-то раздосадован. Нечто подобное испытывал и Каррингтон. Ведь его обидели те же люди. Это их проклятое высокомерие! Эта подлая снисходительность, с которой они изучают тебя, словно букашку под микроскопом. Пусть ты слаб, пусть жалок, но как они смеют! На мгновение журналист почувствовал в привратнике товарища по несчастью.

– А теперь они преспокойно извещают вас об увольнении? – спросил он.

– Кто сказал? – ощетинился Кухмистер.

Каррингтон завилял: – Штат сокращают… Вы говорили что-то такое…

– Не имеют права, – почти про себя заговорил Кухмистер. – Не случилось бы такого при лорде Вурфорде.

– В мое время колледж пользовался отличной репутацией у прислуги, – поддакнул Каррингтон.

Кухмистер внимательно взглянул на него.

– Да, сэр. В Покерхауре всегда поступали по совести.

– Это я и имел в виду. – Каррингтон напустил на себя важность. По-видимому, это необходимо, чтобы войти в доверие к Кухмистеру.

– Лорду Вурфорду такое и в голову бы не пришло. Он прислугу жаловал. Оставил мне по завещанию тысячу фунтов, – продолжал Кухмистер, – я их и предложил Казначею. Чтобы помочь колледжу в беде. А он нос воротит. Представляете? Взял да и отказался.

– Вы предложили ему тысячу фунтов, чтобы помочь колледжу? – переспросил Каррингтон.

Кухмистер кивнул:

– Ну да. А он мне: «Что вы, что вы, не возьму». Да тут же меня и уволил. Представляете?

Представлял Каррингтон или не представлял – не суть важно. Но история – первый сорт!

– А еще и Райдер-стрит продают, – добавил Кухмистер.

– Райдер-стрит?

– Где все слуги живут. Всех нас выгоняют.

– Выгоняют вас? Не может быть!

– Может. Повара, старшего садовника, Артура, всех.

Каррингтон допил пиво и принес еще пару. Вот она, та задушевинка, которую он искал. Теперь дело в шляпе.

Декан улыбнулся. Славно они с Каррингтоном побеседовали. В кои-то веки удается с пользой употребить свою природную язвительность. Вот прежде… Его восьмерка была когда-то лучшей командой Покерхауса. Ребята боялись проиграть: капитан издевками допечет. «Облей человека помоями, – и он раскроется, как цветок», – думал Декан. Каррингтон оказался фантастически терпеливым экземпляром. Теперь раны журналиста начнут чесаться, гноиться и доведут его до нужной кондиции. Он сделает программу о Покерхаусе. Недаром он приехал в Кембридж, хотя от приглашения Кошкарта отказался. И прекрасно, что отказался. Никто их не обвинит в науськивании. За содержание программы Декан не волновался. Каррингтон – верховный жрец в храме Прошлого, он не осмелится поднять руку на своих богов. Планы сэра Богдера – это для него как красная тряпка для быка. Вековые обычаи в опасности! Нам грозит утрата исторических корней! Декан будто слышал, как бойкий язык Каррингтона выдает одно клише за другим и миллионы зрителей, истосковавшихся по доброму старому времени, ловят каждое его слово. А что он сделает с сэром Богдером – страшно подумать. После передачи тот ни о каких переменах не заикнется. Декан налил себе шерри. За весь мир он не отвечает, пусть провалится в тартарары, но Покерхаус он в обиду не даст. В приподнятом настроении Декан отправился обедать. К тому же сегодня его любимая утка с апельсинами. Но в профессорской он, к своему удивлению, наткнулся на Ректора – тот вцепился в Старшего Тьютора. Ах да, сэр Богдер иногда обедает в столовой.