Столь же интересно узнать, встречаются ли в поведении «расовые» различия. Но я должен сразу же оговориться, так как эта тема наиболее эмоционально и политически опасна. Большинство биологов и антропологов используют термин «расовый» лишь приблизительно. Под ним они понимают всего лишь то, что определенные черты (средний рост или цвет кожи) могут генетически меняться в зависимости от места проживания. Если азиаты и европейцы отличаются друг от друга определенным образом, то это означает, что некоторая черта в Азии и Европе проявляется по-разному. Это не означает, что мы можем определить «расу» на основе данной черты. Вероятнее всего, она по-разному проявляется в разных частях Азии и Европы. Более того, разные анатомические и физиологические черты, например цвет кожи и способность усваивать молоко, также демонстрируют значительную географическую («расовую») вариацию. Поэтому большинство ученых давно поняли всю тщетность точного определения человеческих рас. Такого понятия попросту не существует. Столь же важно, чтобы описание биологом, антропологом или кем-то еще географических вариаций той или иной черты не несло в себе ценностных суждений относительно описываемых характеристик.

И теперь мы готовы к более объективному вопросу: проявляются ли географические вариации в генетической основе социального поведения?^{50} Есть веские доказательства того, что почти все различия между человеческими обществами основываются на обучении и социальных условиях, а отнюдь не на наследственности. Однако ситуация не столь однозначна. Психолог Дэниел Г. Фридман из Университета Чикаго провел ряд исследований поведения новорожденных младенцев различного расового происхождения. Он выявил значительные различия в подвижности, осанке, мышечном тонусе разных частей тела и эмоциональных реакциях^{51}. Объяснить эти различия результатом обучения или условиями в материнском чреве просто невозможно. Новорожденные китайско-американского происхождения, к примеру, были менее переменчивы, обращали меньше внимания на шум и движение, лучше приспосабливались к новым стимулам и дискомфорту и успокаивались быстрее, чем белые младенцы. Чтобы быть более точным, можно сказать, что случайная выборка младенцев, предки которых происходили из определенных регионов Китая, по своему поведению отличались от аналогичной выборки малышей, имевших европейских предков.

Есть также признаки того, что определенные различия сохраняются и в детстве. Одна из аспиранток Фридмана, Нова Грин, обнаружила, что дети китайского происхождения в детских садах Чикаго меньше времени проводят в общении со сверстниками и гораздо больше работают самостоятельно, чем их белые однокашники. Психолог заметила и интересные различия в темпераменте:

Фридман и его коллеги изучали младенцев из племени навахо, и результаты оказались еще более поразительными, чем результаты наблюдения за китайскими детьми. Когда индейских младенцев поднимали вверх и слегка подталкивали вперед, они не делали движений, напоминающих ходьбу, что было свойственно белым детям. Когда их усаживали, они сгибались; когда их клали на живот, они гораздо реже делали попытки ползти. Обычно пассивность младенцев навахо приписывают традиционным колыбелям, в которых младенец не может пошевелиться, будучи закрепленным на спине матери. Но Фридман считает, что на самом деле верно обратное: именно относительная малоподвижность младенцев навахо, которая проявляется с самого рождения, позволяет матерям обращаться с ними подобным образом. Индейские колыбели — разумный компромисс между культурным изобретением и предрасположенностью младенца.

Учитывая, что человечество — это биологический вид, не должен вызывать удивления тот факт, что разные популяции демонстрируют генетические различия физических и ментальных характеристик, определяющих социальное поведение. Подобные открытия не оспаривают идеалов западной цивилизации. Мы не обязаны верить в биологическое единообразие, чтобы отстаивать свободы и достоинство человека. Социолог Марвин Бресслер очень точно выразил эту идею: «Идеология, которая негласно ставит биологическое равенство условием освобождения человека, извращает саму идею свободы. Более того, она заставляет приличных людей дрожать в ужасе от перспективы «неудобных» открытий, которые могут быть сделаны учеными в будущем. Подобный недостойный антиинтеллектуализм вреден вдвойне, поскольку, он, вероятно, вовсе не является необходимым»^{53}.

Я пойду дальше и предположу, что генетическое разнообразие должно порождать надежду и гордость, а вовсе не отчаяние. Мы — один вид, не два и не больше. Мы — одна великая система, в которой гены перемещаются и перемешиваются в каждом поколении. Благодаря этому потоку человечество на протяжении жизни многих поколений сохранило единую человеческую природу, в которой относительно мелкие наследственные влияния проявляются в постоянно меняющихся стандартах поведения полов, семей и целых популяций. Чтобы понять колоссальную значимость этого биологического единства, представьте наши моральные страдания, если бы австралопитеки дожили до наших дней и оказались бы чем-то средним между шимпанзе и людьми, были бы генетически отделены и от тех, и от других и развивали бы язык и высшие способности медленно, недотягивая до нас. Каковы были бы наши обязательства перед ними? Что сказали бы теологи — или марксисты, которые могли бы увидеть в них абсолютную форму угнетаемого класса? Пришлось ли бы нам делить мир, направлять их ментальную эволюцию по человеческому пути и создавать двухвидовой мир, основанный на договоре об интеллектуальном и технологическом паритете? Могли ли бы мы быть уверены в том, что им не подняться выше? А представьте, каково бы нам было, если бы мы сосуществовали в этом мире с интеллектуально превосходящим видом, например Homo superbus, и представители этого вида относились бы к нам, своим меньшим братьям

Homo sapiens

Только что оплодотворенная яйцеклетка, частица диаметром одна двухсотая дюйма[15], это еще не человек. Это набор инструкций, отправленных в женскую утробу. Внутри сферического ядра находится около 250 тысяч пар генов, из которых 50 тысяч управляют организацией белков, а остальные регулируют темпы развития. После того как яйцеклетка проникает в пронизанную кровеносными сосудами стенку матки, она начинает делиться снова и снова. Массы дочерних клеток умножаются и образуют хребты, петли и слои. Затем, перемешавшись, будто в волшебном калейдоскопе, клетки собираются в зародыш — точную конфигурацию кровеносных сосудов, нервов и других сложных тканей. Каждое деление и миграция клеток управляется потоком химической информации, поступающей из генов во внешние белки, жиры и углеводы, которые формируют вещество клетки.