«Перед ним посреди ручья стояла девушка, она стояла одна, не двигаясь, глядела на море. Казалось, какая-то волшебная сила превратила ее в существо, подобное невиданной прекрасной морской птице. Ее длинные, стройные обнаженные ноги, точеные, словно ноги цапли, — белее белого, только прилипшая к ним изумрудная полоска водорослей метила их как знак... Ее длинные светлые волосы были девичьи, и девичьим, осененным чудом смертной красы было ее лицо... Когда она почувствовала его присутствие и благоговение его взгляда, глаза ее обратились к нему спокойно и встретили его взгляд без смущения и вызова. Образ ее навеки вошел в его душу, но ни одно слово не нарушало священной тишины восторга».
Логично было бы искать примеры подготовленного обучения в поворотные точки жизненного цикла, с которыми связаны наши самые глубокие чувства. Люди, к примеру, склонны придавать особое значение порогам, через которые они ритуальным образом переступают, переходя от одного существования к другому. В культурах сложились ритуалы перехода — инициация, брак, конфирмация и инаугурация. Эти ритуалы окрашены скрытыми первичными биологическими мотивами. Во все периоды жизни люди испытывают столь же сильное желание делить, классифицировать других людей по двум искусственно сформированные категориям. Похоже, мы чувствуем себя комфортно, только когда можем разделить остальное человечество на членов и не-членов, родственников и чужаков, друзей и врагов. Эрик Эриксон писал о повсеместной склонности людей к псевдокатегоризации, к сведению чуждых обществ к статусу низшего вида, состоящего из не-людей, которых можно унижать без угрызений совести{81}. Даже спокойные бушмены Калахари называют именно себя !kung — «единственные люди». Эта и другие человеческие предрасположенности имеют смысл только в том случае, когда их рассматривают в свете генетических преимуществ. Как красивые весенние песни самцов птиц, призванные защитить территорию и подчеркивать агрессию, они обладают определенной эстетикой, подлинный неумолимый смысл которой поначалу ускользает от нашего сознания.
Глава 4. ЗАРОЖДЕНИЕ
Если биология — это судьба, как когда-то сказал нам Фрейд, то что можно сказать о свободе воли? Соблазнительно думать, что где-то в глубинах мозга живет душа, вольная птица, которая принимает во внимание опыт тела, но путешествует внутри черепа по собственному усмотрению, обдумывая, планируя и дергая за рычаги нейромоторной машины. Великий парадокс детерминизма и свободы воли, на протяжении веков привлекавший внимание мудрейших философов и психологов, можно выразить в биологических терминах следующим образом: если наши гены унаследованы, а наша среда является результатом физических событий, запущенных еще до нашего рождения, то как же в нашем мозгу может обитать нечто абсолютно свободное? Это нечто возникает в результате взаимодействия генов и среды. Похоже, наша свобода — всего лишь самообман.
Возможно, так оно и есть. Существует вполне убедительная философская точка зрения, согласно которой по крайней мере некоторые события, происходящие выше атомного уровня, предсказуемы. Будущее ряда объектов можно предсказать с помощью интеллекта, который имеет чисто материальную основу. И, исходя из этого, их будущее предопределено — но только в рамках концептуального мира наблюдательного интеллекта. И в той степени, в какой они могут принимать решения по собственному усмотрению — предопределены они или нет, — они обладают свободной волей. Представьте себе подбрасывание монетки и степень свободы этой монетки. На первый взгляд кажется, что здесь нет места детерминизму: подбрасывание монеты — это классический пример случайного процесса, который вы найдете в любом учебнике. Но, предположим, что по какой-то причине мы решили использовать в этом процессе все достижения современной науки. Физические свойства монеты измерены и оценены с высочайшей точностью, проанализирована мышечная физиология и точные контуры пальцев бросающего, составлена карта воздушных потоков в помещении, микротопография поверхности пола, учтены все неровности и шероховатости. В момент броска вся эта информация, а также данные о силе и угле броска вводятся в компьютер. Прежде чем монета успеет совершить несколько оборотов, компьютер рассчитает ее предположительную траекторию и конечное положение — орел или решка. Метод несовершенен, и мелкие ошибки в оценке начальных условий вполне возможны. Все это может привести к ошибочному результату. Тем не менее ряд компьютерных прогнозов наверняка окажется более точным, чем серия догадок. В определенной степени мы можем предсказать судьбу монеты.
Вы можете сказать, что пример, конечно, интересный, но он не совсем уместен, потому что у монеты нет разума. Но этот недостаток можно постепенно исправить, для начала отобрав обстоятельство средней сложности. Предположим, в воздух подбрасывается насекомое, например пчела. У пчелы есть память. Она может мыслить, хотя и довольно ограниченно. За свою короткую жизнь — пчелы умирают через 50 дней — она усваивает время суток, местоположение улья, запах своих сородичей, расположение и качество до пяти цветочных полей. На движение руки ученого, который подбросит ее в воздух, пчела отреагирует энергично — и непредсказуемо. Неинформированный наблюдатель может счесть пчелу совершенно свободной. Но мы снова должны сосредоточиться на том, что нам известно о физических свойствах мелких объектов, нервной системе насекомых, поведенческих особенностях пчел и личной истории конкретной пчелы. Если использовать самые передовые компьютерные приемы, то можно предсказать полет пчелы с точностью, которая заметно превысит точность случайных предположений. Для наблюдателей, располагающих компьютерной информацией, будущее пчелы в некоторой степени предопределено. Но сама пчела, не располагая подобными знаниями, считает себя совершенно свободной.
Когда люди размышляют о своей центральной нервной системе, они поначалу оказываются в положении той же пчелы. Хотя человеческое поведение несравнимо сложнее и разнообразнее, чем поведение насекомых, теоретически его можно предсказать. Генетические ограничения и ограниченное количество условий, в которых могут жить люди, довольно сильно ограничивают диапазон возможных результатов. Но осуществить даже самые краткосрочные предсказания точного поведения отдельного человека можно будет лишь с помощью приемов, которые пока что превосходят наше воображение. Подобное достижение выше способностей самого развитого интеллекта. При решении этой задачи придется учесть сотни, а то и тысячи переменных, и самая малая неточность в любой из них с легкостью может полностью изменить результат работы разума. Более того, в действие решительно вступает аналог принципа неопределенности Гейзенберга в физике субатомных частиц: чем глубже наблюдатель анализирует поведение, тем сильнее это поведение меняется в результате анализа, и тем в большей степени его смысл зависит от характера выбранных средств анализа. Воля и судьба наблюдателя связана с волей и судьбой наблюдаемого. Только самые сложные наблюдательные устройства, какие только можно вообразить, способные одновременно фиксировать огромное множество внутренних нервных процессов, причем с расстояния, смогут свести взаимодействие к приемлемо низкому уровню. Таким образом, в силу математической неопределенности и принципа неопределенности Гейзенберга, в природе, возможно, возникает новый закон: нервная система не способна накопить достаточно знаний, чтобы с точностью предсказать будущее любой другой разумной системы. Разум не может накопить достаточно знаний о себе, чтобы предсказать собственное будущее, свою судьбу и ослабить свободу воли.
Столь серьезные трудности в предсказании сложной деятельности человеческого разума объясняются трансформациями исходных данных, происходящими в глубинах мозга. Зрение, к примеру, начинается в тот момент, когда энергия луча света запускает электрические импульсы в примерно ста миллионах первичных световых рецепторах сетчатки. Каждая клетка фиксирует уровень яркости (или цвет) света, поступающего в нее в каждое мгновение. Образ передается через объектив — электрические сигналы преобразуются, как в телевизионной камере. За сетчаткой располагается около миллиона ганглионарных клеток, которые получают сигналы и обрабатывают их неким абстрактным образом. Каждая клетка получает информацию от круглого кластера первичных рецепторов сетчатки. Когда достаточно интенсивный контраст света и тени делит кластер сетчатки, ганглионарная клетка активируется. Эта информация передается в расположенный в затылочной части головы участок коры головного мозга, где ее интерпретируют особые нервные клетки. Каждая клетка коры головного мозга активируется группой подчиненных ганглионарных клеток. Ее реакция — это электрическая активность, которая возникает в том случае, если разряд ганглионарных клеток можно передать прямой линией одной из трех ориентаций: горизонтальной, вертикальной или диагональной. Другие клетки коры продолжают интерпретацию полученного сигнала, реагируя либо на концы прямых линий, либо на углы{82}.
