«И точно так же, – прибавляет Маркс, – обстоит дело с политическими, юридическими, религиозными, философскими системами вообще». В то время как живая семья развивается, система родства окостеневает, а в то время как последняя продолжает существовать в силу привычки, семья вырастает из ее рамок. Но с такою же самою достоверностью, с какой Кювье по найденным около Парижа костям скелета животного мог заключить, что этот скелет принадлежал сумчатому животному, и что там некогда жили вымершие сумчатые животные, – с такою же достоверностью можем мы по исторически унаследованной системе родства заключить, что существовала соответствующая ей вымершая форма семьи.

В одном письме, написанном весною 1882 г., Маркс в самых резких выражениях отзывается о полном искажении первобытной эпохи, которым отличается вагнеровский текст «Нибелунгов». «Слыхано ли когда-нибудь, чтобы брат обнимал сестру как супругу?» Этим «богам сладострастия» Вагнера, совершенно по-современному придающим побольше пикантности своему волокитству посредством дозы кровосмесительства, Маркс отвечает: «В первобытную эпоху сестра была женой, и это было нравственно». [Примечание к четвертому изданию]. Некий французский друг и почитатель Вагнера не согласен с этим примечанием и замечает, что уже в древнейшей «Эдде», из которой исходил Вагнер, в «Эгисдрекка», Локи так упрекает Фрейю: «Перед богами обняла ты собственного брата». Отсюда будто бы следует, что брак между братом и сестрой уже тогда запрещался. Но «Эгисдрекка» служит выражением того времени, когда вера в старые мифы была совершенно сломлена; она представляет собою чисто лукиановского типа сатиру на богов. Если Локи, точно Мефистофель, делает в ней Фрейе подобный упрек, то это скорее говорит против Вагнера. Притом несколькими стихами дальше Локи говорит Ниорди: «С своей сестрой породил ты (такого) сына» (vidh systur thinni gaztu slikan mög). Правда, Ниорди не аз, а ван, и в саге Инглинга говорит, что браки между братьями и сестрами обычны в стране ванов, чего не было у азов. Это может служить признаком того, что ваны более древние боги, чем азы. Во всяком случае, Ниорди живет среди азов, как среди себе подобных, и потому «Эгисдрекка» служит скорее доказательством того, что в эпоху возникновения норвежских саг о богах брак между братьями и сестрами, по крайней мере между богами, не возбуждал еще ни малейшего возмущения. Если уже оправдывать Вагнера, то, пожалуй, будет лучше сослаться вместо «Эдды» на Гете, который в своей балладе о боге и баядерке делает подобную же ошибку, говоря о существовавшем для женщин обязательстве отдаваться в храмах и слишком сближая этот обычай с современной проституцией.

Согласно гавайскому обычаю, группа сестер, единоутробных или более отдаленных степеней, двоюродных, троюродных и т.п., были общими женами своих общих мужей, из числа которых, однако, исключались их братья; мужья эти называли уже друг друга не братьями, какими они могли и не быть на самом деле, а «пуналуа», т.е. близкими товарищами, так сказать компаньонами. Равным образом группа родных или двоюродных и т.д. братьев имела в общем браке известное количество женщин, но только не своих сестер, причем эти женщины называли друг друга «пуналуа». Такова классическая форма того строя семьи, который в позднейшем допускал ряд видоизменений и главной отличительной чертой которого была взаимная общность мужей и жен внутри определенного семейного круга, из которого, однако, исключены братья жен, сперва родные, а позднее и отдаленных степеней, а также сестры мужей.

Так вот эта форма семьи с совершенной точностью воспроизводит перед нами те самые степени родства, какие выражает американская система. Дети сестер моей матери по-прежнему являются ее детьми, равно как дети братьев моего отца признаются также его детьми, и все они для меня братья и сестры; но дети братьев моей матери являются теперь ее племянниками или племянницами, а все они – моими двоюродными братьями и сестрами. Ибо между тем как мужья сестер моей матери по-прежнему остаются и ее мужьями, а равным образом жены братьев моего отца – его женами, – в силу действующего права, если не всегда фактически, – общественное порицание половых отношений между родными братьями и сестрами разделило детей братьев и сестер, до сих пор безразлично признававшихся братьями и сестрами, на два класса: одни остаются по-прежнему (отдаленных степеней) братьями и сестрами друг другу, другие – в одном случае дети брата, в другом – сестры – не могут уже быть братьями и сестрами, не могут уже иметь ни общих родителей, ни общего отца или общей матери отдельно; здесь поэтому впервые возникает необходимость в разряде племянников и племянниц, двоюродных братьев и сестер, который был бы бессмысленным при прежнем семейном строе. Американская система родства, представляющаяся противоречащей здравому смыслу при всякой форме семьи, в основу которой положен тот или иной вид единобрачия, находит себе, вплоть до своих мельчайших подробностей, разумное объяснение и естественное обоснование в семье «пуналуа». Поскольку была распространена эта система родства, постольку же должна была существовать семья «пуналуа» или одна из подобных ей форм.

«Монеты, названия которых теперь лишь идеальны, суть самые старые монеты каждой нации, и все они были некогда реальны (это последнее замечание довольно часто оказывается неправильным. – Маркс) и так как они были реальны, то служили счетными деньгами» (Galiani. Della Moneta, р. 153).

Мюнцер сам, по-видимому, чувствовал огромную пропасть, отделяющую его теории от непосредственно данной действительности, пропасть, которая тем менее могла укрыться от него, чем более искажались его гениальные воззрения в грубых умах массы его сторонников. Он принялся с необычным даже для него рвением за распространение и организацию движения; он писал письма и рассылал гонцов и эмиссаров во все стороны. Его писания и проповеди дышат революционным фанатизмом, поразительным по сравнению даже с его прежними сочинениями. Наивный юношеский юмор прежних революционных памфлетов Мюнцера исчез; спокойно развивающейся речи мыслителя, которая раньше не была чужда ему, также уже нет. Мюнцер весь теперь превратился в пророка революции; он без устали раздувает ненависть к господствующим классам, разжигает самые дикие страсти и пользуется лишь теми мощными выражениями, которые вкладывал религиозный и национальный экстаз в уста ветхозаветных пророков. Тот стиль, который он должен был выработать себе, ясно показывает, на какой ступени развития находилась та аудитория, на которую он должен был действовать.

Что же касается «racines dans l’histoire» «d’un antagonisme né d’hier», то как раз его [Тьерри] книга дает наилучшее доказательство того, что «racines» эти появились с возникновением самого «tiers-état». Из выражения «Senatus populusque Romanus» этот в общем остроумный критик мог бы заключить, что в Риме никогда не было другого антагонизма, кроме антагонизма между senatus и populus, что было бы вполне в его духе.