Это пишет буржуазная английская газета [Manchester Guardian]: «если союзные армии тоже остаются в России и будут продолжать военные операции, единственной целью является вызвать внутренний переворот в России».

Союзные правительства должны поэтому либо положить конец своим военным операциям, либо заявить, что они находятся в войне с большевиками. Повторяю, важность этой маленькой цитаты, которая звучит для нас как революционный призыв, как самое сильное революционное воззвание, важность в том, что пишет буржуазная газета, которая сама является врагом социалистов, но она чувствует, что дальше скрыть правды нельзя. Если буржуазные газеты говорят так, вы можете себе представить, что говорят и как думают английские рабочие массы. Вы знаете, как у нас во время существования царизма, до революции 1905 или 1917 годов, каким языком говорили либералы. Вы знаете, что этот язык либералов означал приближение взрыва в пролетарских революционных массах. Поэтому из языка этих буржуазных английских либералов вы сделаете заключение о том, что делается в настроении, умах и сердцах английских, французских и американских рабочих.

Подрастающему гражданину будущего государства не предстоит особых мучений с филологией.

Национальная ограниченность современного человека является еще слишком космополитической для г. Дюринга. Он хочет уничтожить и те два рычага, которые при современном строе дают хотя некоторую возможность стать выше ограниченной национальной точки зрения, – одновременно упразднить и знание древних языков, открывающее, по крайней мере, лицам разных стран, получившим классическое образование, общий широкий горизонт, и знание языков новых, при помощи которых люди различных наций понимают друг друга и благодаря которому только и могут ознакомиться с тем, что происходит вне их собственной сферы жизни. Зато грамматика родного языка должна основательно вызубриваться. Но «материя и форма родного языка» только тогда могут быть поняты, когда прослеживают его возникновение и постепенное развитие, а это невозможно, если оставлять без внимания, во-первых, его собственные омертвевшие формы и, во-вторых, родственные живые и мертвые языки. Это последнее, казалось бы, могло грозить вторжением в запрещенную область. Напрасный страх. Г-н Дюринг, изгнав из своего учебного плана всю современную историческую грамматику, оставляет для обучения языкам в своей школе только старомодную, выкроенную в стиле древней классической филологии, техническую грамматику со всей ее казуистикой и произвольностью, порождаемыми отсутствием в ней исторического основания.

Ненависть к старой филологии доводит его до того, что все самое дурное, что можно в ней найти, он делает «центральным пунктом имеющего действительно образовательное значение изучения языков». Очевидно, нам приходится иметь дело с филологом, никогда не слыхавшим об историческом языкознании, так сильно и плодотворно развившемся в последние 60 лет, и поэтому отыскавшем «современные возвышенные образовательные элементы» языкознания не у Боппа, Гримма и Дица, но у блаженной памяти Гейзе и Беккера.

Из остальных национальностей отметим, прежде всего, в нескольких словах арнаутов; это – закаленный, первобытный горный народ, живущий в стране, спускающейся к Адриатическому морю, говорящий на своем особенном языке, не принадлежащий, по-видимому, к великому индо-германскому племени.

Турция была до греческого восстания terra incognita во всех отношениях, и распространенные на ее счет представления покоились больше на сказках из «Тысячи одной ночи», чем на исторических фактах. Правда, официальные дипломаты, побывавшие в Турции, уверяли, что они обладают более точными знаниями; но так как никто из них не дал себе труда изучить турецкий, южно-славянский или ново-греческий язык, и все они вынуждены были прибегать к тенденциозным рассказам греческих толмачей и франкских купцов, то и их знания были не бог весть какие.

В России, – которая сама является полуазиатской страной по своим условиям, характеру, традициям и учреждениям, – нашлось достаточно людей, правильно понимавших истинное положение и характер Турции. Они исповедовали ту же религию, что и девять десятых населения Европейской Турции, их язык – почти тот же самый, что и язык семи миллионов турецких подданных; а известная легкость, с которою русские научаются говорить на иностранных языках, даже не вполне владея ими, дала возможность хорошо оплачиваемым русским агентам вполне освоиться с турецкими делами.

Правда, за последние тридцать лет было много сделано для осведомления европейского общества о положении Турции. Немецкие филологи и критики познакомили нас с ее историей и литературой, английские уполномоченные и английские торговцы собрали много данных о социальном положении империи. Но для наших премудрых дипломатов вся эта литература не существует, и они упорно цепляются за традицию, которая создалась изучением восточной сказочной литературы и дополняется не менее чудесными сказками, пускаемыми в оборот продажной бандой бессовестных греческих наемников.

…у меня чертовски мало времени… К тому же я должен, наконец, покончить со своими славянскими занятиями. Прежним дилетантским способом я в течение года ни к чему не пришел, а так как я уже раз начал эту историю и слишком далеко зашел, чтобы бросить ее, то я должен теперь регулярно заниматься этим некоторое время. Я две недели прилежно занимался русским языком и порядочно освоился теперь с грамматикой, еще два-три месяца дадут мне необходимый запас слов, и потом я смогу приступить к чему-нибудь другому. Со славянскими языками я должен в этом году покончить, и, au fond [в сущности], они совсем не так трудны. Помимо лингвистического интереса, который это имеет для меня, сюда присоединяется то соображение, что при ближайшем государственном перевороте, по крайней мере, хоть один из нас будет знать языки, историю, литературу и детали социальных учреждений как раз тех народов, с которыми придется немедленно вступить в конфликт.

Собственно говоря, Бакунин достиг кой-чего только благодаря тому, что ни один человек не знал русского языка. И старый панславистский dodge [обман], превращающий древнеславянскую общинную собственность в коммунизм и изображающий русских крестьян прирожденными коммунистами, опять очень широко распространится.