…«Дело Народа» фразерствует «под якобинца». Грозный тон, эффектные революционные восклицания… «мы знаем довольно»… «вера в победность нашей Революции» (обязательно с большой буквы), «от того или иного шага… русской революционной демократии… зависят судьбы… всего так счастливо, так победно поднявшегося Восстания (обязательно с большой буквы) трудящихся…»

Конечно, если слова: «Революция и Восстание» писать с большой буквы, то это «ужасно» страшно выходит, совсем как у якобинцев. И дешево и сердито. Ибо пишут это люди, кои на деле помогают душить революцию и тормозить рост восстания трудящихся поддержкой русского правительства империалистов, поддержкой их приемов сокрытия от народа тайных договоров, их приемов оттяжки немедленной ликвидации помещичьего землевладения, их приемов военной политики «наступления», их грубых окриков по адресу местных выборных учреждений, их претензии назначать или утверждать выборных местным населением должностных лиц и так далее и так далее без конца.

Карл Маркс в «Капитале» издевается над пышностью и велеречивостью буржуазно-демократической великой хартии вольностей и прав человека, над всем этим фразерством о свободе, равенстве, братстве вообще, которое ослепляет мещан и филистеров всех стран, вплоть до нынешних подлых героев подлого Бернского Интернационала. Маркс противопоставляет этим пышным декларациям прав простую, скромную, деловую, будничную постановку вопроса пролетариатом: государственное сокращение рабочего дня, вот один из типичных образчиков такой постановки. Вся меткость и вся глубина замечания Маркса обнаруживается перед нами тем очевиднее, чем больше развертывается содержание пролетарской революции. «Формулы» настоящего коммунизма отличаются от пышного, ухищренного, торжественного фразерства Каутских, меньшевиков и эсеров с их милыми «братцами» из Берна именно тем, что они сводят все к условиям труда. Поменьше болтовни о «трудовой демократии», о «свободе, равенстве, братстве», о «народовластии» и тому подобном: сознательный рабочий и крестьянин наших дней в этих надутых фразах так же легко отличает жульничество буржуазного интеллигента, как иной житейски опытный человек, глядя на безукоризненно «гладкую» физиономию и внешность «блаароднаго чеаека», сразу и безошибочно определяет: «По всей вероятности, мошенник».

Поменьше пышных фраз, побольше простого, будничного дела, заботы о пуде хлеба и пуде угля!

Статья Рамсэя Макдональда[88] есть лучший образчик тех гладких, благозвучных, шаблонных фраз по-видимому, социалистических, которые во всех передовых капиталистических странах издавна служат для прикрытия буржуазной политики внутри рабочего движения.

Буржуазная демократия есть демократия пышных фраз, торжественных слов, велеречивых обещаний, громких лозунгов свободы и равенства, а на деле это прикрывает несвободу и неравенство женщины, несвободу и неравенство трудящихся и эксплуатируемых.

Советская или социалистическая демократия отметает прочь пышные, но лживые слова, объявляет беспощадную войну лицемерию «демократов», помещиков, капиталистов или сытых крестьян, которые наживаются на спекулятивной продаже излишков голодным рабочим.

Морган, проведший большую часть своей жизни среди ирокезов, и сейчас еще живущих в штате Нью-Йорк, и усыновленный в одном из их племен (племени сенека), обнаружил, что действующая у них система родства противоречит их фактическим семейным отношениям. У них господствовал тот обеими сторонами легко расторгаемый брак, который Морган обозначает названием «парная семья». Таким образом, потомство такой супружеской пары было всем известно, и всеми признавалось; не могло быть никакого сомнения насчет того, кого следует обозначать названиями: отец, мать, сын, дочь, брат, сестра. Но этому противоречит фактическое употребление этих выражений. Ирокез называет своими сыновьями и дочерьми не только своих собственных детей, но и детей своих братьев, а они называют его отцом, между тем детей своей сестры он называет своими племянниками и племянницами, а они его дядей. Наоборот, ирокезка называет своими сыновьями и дочерьми, наряду со своими собственными детьми, детей своих сестер, а те называют ее матерью. Детей же своих братьев она называет своими племянниками и племянницами, а сама называется их теткой. Точно так же дети братьев называют друг друга двоюродными братьями и сестрами. И это – не простые словесные обозначения, а выражения действительно господствующих взглядов на близость и дальность, одинаковость и неодинаковость кровного родства; и эти взгляды служат основой вполне разработанной системы родства, которая в состоянии выразить несколько сот различных родственных отношений одного индивидуума. Более того: эта система не только находится в полной силе у всех американских индейцев (до сих пор не обнаружено ни одного исключения), но действуя почти без изменения и у древнейших обитателей Индии, у дравидийских племен в Декане и племен гаура в Индостане. Обозначения родства у тамилов Южной Индии и у сенека-ирокезов штата Нью-Йорк совпадают еще и теперь для более чем двухсот различных родственных отношений и точно так же у этих индийских племен, как и у всех американских индейцев, родственные отношения, вытекающие из существующей у них формы семьи, находятся в противоречии с системой родства.

Как же это объяснить? При той решающей роли, какую играет родство в общественном строе всех диких и варварских народов, значение столь широкого распространения системы не может быть сведено на-нет одними фразами. Система, действующая повсеместно в Америке, существующая и в Азии у народов совершенно другой расы, встречающаяся весьма часто в более или менее видоизмененных формах повсюду в Африке и Австралии, – такая система требует исторического объяснения, от нее нельзя отговориться, как это пытался сделать, например, Мак-Леннан. Обозначения отец, дитя, брат, сестра, – не просто почетные названия, а влекут за собою вполне определенные, весьма серьезные взаимные обязательства, совокупность которых составляет существенную часть общественного строя этих народов. И объяснение нашлось. На Сандвичевых островах (Гаваи) существовала еще в первой половине настоящего [т.е. XIX] века форма семьи, дававшая таких же точно отцов и матерей, братьев и сестер, сыновей и дочерей, дядей и теток, племянников и племянниц, какие требуются американско-древне-индейской системой родства. Но удивительно! Система родства, действовавшая на Гаваи, в свою очередь, не совпадала с фактически существовавшею там формой семьи. А именно там все без исключения дети братьев и сестер называются братьями и сестрами и считаются общими детьми не только своей матери и ее сестер или своего отца и его братьев, но и всех братьев и сестер своих родителей без различия. Если, стало быть, американская система родства предполагает уже не существующую в Америке более примитивную форму семьи, которую мы еще действительно находим в Гаваи, то, с другой стороны, гавайская система родства указывает на еще более первобытную форму семьи, наличности которой мы, правда, уже нигде не можем доказать, но которая должна была существовать, так как иначе не могла бы возникнуть соответствующая система родства.