— Надеюсь, однажды всё изменится, — попытался я воодушевить брата. — Вот, что лучше скажи: ты причастен к сбыту оружия ливонцам?

— Издеваешься? Нет, конечно! — возмутился Николай. — Ни я, ни дядя Гена тут вообще ни при чём. Голицыным, что ли, поверил? Серьёзно?

— Я никому не верю. То, что ты — мой брат, ещё не означает, что ты не можешь быть преступником.

— Я тебя, значит, от Борецких защищал, перед роднёй выгораживал, а ты вот как? — в голосе Николая чувствовалось разочарование и обида, — Подозреваешь меня в том, что я этим сраным повстанцам оружие толкаю? Пипец.

— Ну извините, что задел ваши чувства. Я должен знать наверняка.

— Послушай меня, я тут ни при чём. Чем угодно могу поклясться. Да, утечка действительно была. Партия оружия ушла налево. Поэтому к нам и прицепились. Но сам я заводом никогда не занимался и не знаю, какие там дела делались. Да у них даже доказательств никаких нет. Не знаю, почему меня до сих пор тут держат. Всё это подстроено. Абсолютно всё! Нас просто давят, живьём закапывают наш род. Неужели не видишь? — Николая говорил отрывисто и резко.

— Ладно-ладно, — остановил я его. — Понял тебя. Я прекрасно знаю, что происходит у нас в княжестве. Надеюсь, тебя оправдают, и пятнадцатого ты, дядя Гена и все, кого ещё там держат, выйдете на свободу. Ты нужен в Новгороде. Лёха совсем распоясался, нашу усадьбу в притон превращает, а я — далеко и приструнить его не могу.

— За Лёхой глаз да глаз нужен. Не понимаю, почему семья его к делу не пристроит. Когда выйду, займусь им, — Николай вздохнул. — Надеюсь, справедливость восторжествует. Если меня закроют — это будет полный произвол. Но я буду бороться до конца. Я тут гнить не собираюсь.

Разговор с Николаем заставил меня иначе взглянул на ситуацию. Оказалось, теперь во главе семьи стоит предатель, который прогнулся под Голицыных и захватил власть, чтобы вести дела по собственному усмотрению и при этом совсем не на пользу роду.

Мысль о том, что Иван Ярославович мог договориться с Голицыными, и раньше меня посещала, но я считал эти догадки весьма сомнительными. Однако Николай был на сто процентов уверен, что Иван предал семью. Значит, перестановки в совете являлись частью хитрого плана Голицыных. Силой не получилось подмять нас под себя, решили пойти иным путём. Громкие убийства могли привести к негативным последствиям для них самих, а теперь Голицыны и завод забрали, и репутацию нашего рода подорвали, а сами остались чистенькими. Двойной удар, и почти всё в рамках закона.

Но я решил, что безнаказанным этот произвол не оставлю и рано или поздно покараю обидчиков. Да, это не так просто, как хотелось бы: Голицыны — слишком могущественный враг. Но ведь не только я недоволен их проделками, существуют и другие семьи, жаждущие отмщения, а значить, у меня есть союзники.

Теперь появился ещё один повод вернуться в Новгород. Надо было устранить Ивана Ярославовича. Если он умрёт, его доля разделится между детьми, и должность главы совета сможет вновь получить Николай, как наиболее крупный акционер. Если, конечно, Николай выйдет на свободу. Но предатель в любом случае должен поплатиться за свои деяния.

Со Светланой Ярославной тоже неплохо было бы разобраться. Теперь я иначе взглянул на мой арест службой безопасности рода. Светлана могла знать о моих связях с ГСБ, поэтому и попыталась избавиться от меня либо по указке Ивана, либо исходя из каких-то своих соображений.

Я пылал ненавистью ко всем, кто был повинен в моём бедственном положении, и только один вопрос не давал покоя: если попытаюсь осуществить задуманное, как самому не оказаться вне закона?

Почти весь сегодняшний день посвятил тренировкам: учился управлять внешней энергией. Если вызывать на поединок великого князя, следовало освоиться с альфа-энергией. Только так я получу преимущество, и только в этом случае имело смысл сражаться с Василием. Рисковать собственной шкурой понапрасну я не собирался, и потому налёг на упражнения с удвоенным старанием. Да и работа с учёными должна помочь прокачке моих навыков.

Определённый результат уже имелся. Сегодня я на несколько секунд почувствовал, как энергия, разлитая в окружающем мире, поддалась моей воле. Это получилось не сразу, а спустя часа два безуспешных попыток овладеть внешней силой. И всё же прогресс был на лицо, раньше даже так не удавалось.

Вечером я позвонил Ксении, и мы встретились на той же лавочке, на которой сидели и болтали позавчера.

— Завтра отбываю в Слуцк, — сообщил я. — Оставшиеся два месяца проведу там.

— Понятно, — произнесла Ксения с демонстративным равнодушием. — Удачно дослужить.

— Надеюсь, ещё увидимся как-нибудь.

— Вряд ли. Ты же говорил, что не вернёшься в Новгород.

— Там мой дом. Кто знает, как сложатся обстоятельства?

— Ну что ж, поживём-увидим, — Ксения даже не посмотрела на меня. Она хотела, чтобы её слова звучали безразлично, но я сразу понял, что что-то не так.

— Ты чем-то огорчена? — я заглянул ей в лицо.

— Нет, почему же? — покачала головой Ксения. — Рада, что ты нашёл себе более подходящую работу. Тебе, кажется, тут не очень нравилось.

— Ты права: не очень, — я пододвинулся ближе и обнял девушку за талию. — Зато с тобой мне нравилось проводить время.

Ксения посмотрела на меня и положила голову мне на плечо. Повисло молчание. Кажется, слова сейчас были лишними.

— Приходи сегодня после отбоя в гости, — предложил я ни с того, ни с сего, подумав, что она этого тоже хочет.

Ксения ответила не сразу, она словно взвешивала все «за» и «против».

— Мне кажется, не стоит, — проговорила она. — Это только всё усложнит.

— Да, ты права, — согласился я. — Не хочу, чтобы у тебя остались какие-то обиды. Я дорожу своей жизнью.

Ксения повернулась и внимательно посмотрела на меня, словно не понимая, что я имею ввиду.

— А, ты опять шутишь, — она печально улыбнулась.

— В шутках бывает доля истины, — хмыкнул я, прижал её к себе и поцеловал в макушку.

Её шелковистые рыжие локоны источали душистый аромат, он приятно щекотал ноздри, навевая лёгкую печаль расставания. Не сказать, что у меня были какие-то сильные чувства, одно можно было сказать наверняка: за последние дни мы преодолели много барьеров, разделявших нас прежде, и даже как будто подружились. Возможно, это переросло бы во что-то большее, если б не ряд обстоятельств. Но и разрывать окончательно отношения не стоило. В конце концов, если я вернусь в Новгород, кто знает, с каким из семейств решу породниться?

— Давай не загадывать наперёд, — произнёс я. — Всякое может случиться. Я очень хочу вернуться в Новгород.

— Будем надеяться, у тебя это получится, — сказала Ксения. — Вдали от дома всегда тяжело.

В казарму я вернулся поздно, а на следующее утро за мной приехала машина, и я отправился в Слуцк на новое место службы.

Институт находился на окраине Слуцка, занимал три корпуса и имел большую прилегающую территорию с цехами, ангарами и испытательным полигоном, который мне уже довелось посетить во время первой поездки. Рядом, буквально через дорогу, находилась институтская гостиница. Там меня и разместили, выделив люксовый номер. В перемещениях я ограничен не был. От меня только требовалось приходить в институт к восьми утра, как на работу. Вечером я возвращался в гостиницу и мог заниматься, чем заблагорассудится. Таким образом, свободного времени тут оказалось значительно больше, чем в спецотряде.

Было только одно неудобство. На смарт и портативник, в соответствии с договором, пришлось поставить приложение, которое отслеживало буквально каждый мой шаг и имело доступ ко всем звонкам, аккаунтам и личным переписками. Такая слежка велась за каждым сотрудником секретного научного отдела, в штате которого я теперь числился. Мне объяснили, что таким образом якобы предотвращается утечка данных, а если та всё же произошла, легко вычислить того, кто слил информацию.

Это вынудило меня задуматься над альтернативными способами связи. Покупать новый смарт и регистрировать на своё имя ещё одну сим-карту было бесполезно: узнают и тоже заставят поставить приложение. Но выход всё же нашёлся: купить новый смарт и зарегистрировать сим-карту на чужое имя. Это оказалось нетрудно: достаточно было найти какого-то алкаша, сунуть тому пачку наличных и сходить с ним в ближайший пункт связи. Таким образом, я обзавёлся номером, о котором никто больше не знал и по которому я мог говорить с кем угодно, не боясь, что разговор станет достоянием УВР.