Великороссы, напротив, говорит Пантюхов, общественники — мгновенно сбиваются в общины и артели с внутренней самодисциплиной. Великороссы куда больше украинцев ценят родство, братство, товарищество. Если малороссы строили хутора, то русские — крепости и города. Малорусская экспансия всегда индивидуальна, а великорусская — коллективна, основана на общинном порыве. При этом великоросс куда более малоросса склонен предъявлять претензии к высшей власти и требовать от нее справедливости и силы. Если эти качества за властью не усматривались, великороссы уходили в отдаленные и безлюдные территории, где создавали свои сообщества. В немалой мере этот уход был связан с поисками высшей правды и мистических прозрений.
Великоросс может быть раболепен к местной власти, но придирчив к высшей — вплоть до гибельного анархизма. Малоросс, напротив, скорее нигилист, чем анархист. Он не терпит высших принципов, предпочитая рационализм. Великоросс — идеалист, любит глобальные обобщения; малоросс — мелочи, аккуратность. Пантюхов пишет: «Малоросс всегда на что-нибудь жалуется, великоросс не жалуется, а требует. Малоросс подсмеивается, великоросс не любит шуток. В песнях великоросса — ширь, удаль, разбой, — в песнях малоросса — жалоба, любовь, мольба. Малоросс умоляет девушку полюбить его, жалуясь на свое одиночество, сиротство; великоросс увлекает девицу своей силой, подчиняет ее и заставляет полюбить себя своей решительностью. Других православных христиан малоросс, пожалуй, пожалеет, но ничего для них не сделает, а великоросс может для них пожертвовать даже жизнь».
Великороссы — стратеги, малороссы — тактики. Поэтому в общем государстве великороссы — главные организаторы народной жизни, реформаторы и герои, великороссы — исполнительные чиновники. Великоросс опасен власти революцией, объединяющей народные армии; малоросс — индивидуальным протестом, мстительностью, нигилизмом. В едином государстве негативные черты уравновешиваются. При разделении великоросское государство становится бюрократическим, украинское — вечно мечущимся, нестабильным.
Украина, как только представлялась такая возможность и державная власть ослабевала, всегда металась между Россией и Западом. Народ же обычно никуда не мечется и в глубине души знает, где его историческое место, где друзья и где враги. И сегодня мечется не народ Украины, а наследственно продажная украинская «элита» — сброд западников и русофобов, перемешанный с ошметьями советских интернационалистских кадров.
Перед Украиной стоит дилемма — жить без стратегического замысла, утрачивая собственную оригинальность и растворяясь в глобальном пространстве, или вернуться к союзу с великороссами, признав великорусское лидерство и свою достойную роль в нем. Украина либо превратится в колониальную территорию, либо преодолеет номенклатурную узколобость своих лидеров и возьмет курс на второе воссоединение с Россией. Москва может помочь интеграции лишь одним путем — самой стать центром всего русского, настоящей русской столицей.
Перед Россией в целом также стоит дилемма: либо прагматическая и жесткая политика, в которой никаких преференций для Украины не создается, пока та не дозревает до понимания необходимости курса на воссоединение, либо постоянная «торговля» с украинскими русофобами вокруг второстепенных проблем, вроде транзита энергоносителей в Европу. Кремлевская номенклатура либерального призыва однозначно выбрала путь обмана своего собственного народа и закулисного дележа барышей, получаемых от льготных цен на энергоносители для Украины.
В силу исторических, психологических и антропологических особенностей, Украина не имеет шансов сложить в рамках своей территории единую политическую нацию или создать устойчивое этнополитическое равновесие. Периферийное, удаленное от центра «этногенетического котла» положение Украины говорит о том, что самостоятельная местная особенность здесь может возникнуть только после тотальной деградации общества, хозяйства, культуры и государственности. Но в этом случае Украину может ожидать только ассимиляция. Раздел Украины в этом случае будет неизбежен. Сохранить свою особенность украинцам-малороссам можно только через воссоединение с русским народом. А эта возможность открывается только когда власть в России будет воссоединена с собственным народом — изменники изгнаны, а патриоты призваны к правлению великой державой.
Белорусы и полонизм
Население Белоруссии разграничено двумя территориальными типами, занимающими примерно равные пространства: на севере — валдайский, на юге — полесский. Их различия незначительны в силу отсутствия каких-либо географических границ, способствующих дифференциации. Северные белорусы значительно менее брахикефальны (соответственно имеем показатель 82 против 83,1), имеют более узкое лицо, более светлую пигментацию, чаще встречается курносость. Кластеры валдайского и полесского типов, однако, достаточно четко выделяются статистически, хотя между ними есть зона пересечения в пространстве главных компонент.
Как и украинцы, белорусы представляют собой периферийный расовый тип, органично связанный с расовым ядром в Центральной России. При этом белорусы более украинцев близки великорусам — их антропологические группы есть продолжение великорусских групп. Таким образом, никакого объективного повода для враждебности к русским у белорусов нет и быть не может.
Генетические расстояния по Y-хромосоме от средних русских (великорусских), белорусских и украинских популяций.
[Е.В.Балановская, О.П.Балановский. Русский генофонд на Русской равнине. М.: Луч, 2007]
Белорусский говор, если его отделить от русского языка, полагал М.Н.Катков, при большом желании можно «раздуть» в особый язык. Но точно также можно поступить и с любым иным русским простонародным говором, каждый из которых имеет свой территориальный центр и каждый распространен по всей Руси. Вся разница лишь в польском влиянии, которое как раз и тянет белорусский говор к обособлению, а белорусов — к розни с великороссами.
Это обстоятельство, уже без польского влияния, сохраняется и теперь, когда белорусам предлагают преисполняться гордости за свою обособленность от русских и за свою «литературу», оторвавшуюся от общерусского литературного языка. Иные фальсификаторы истории выставляют белорусов как западных славян, которых поработила азиатская Московия.
Лингвистический сепаратизм, раздуваемый группами интеллигенции, в конце концов, не может не привести к следующей стадии — разворачиванию этнических мифов и выдумыванию этнической истории таким образом, чтобы продлить ее в глубь веков. Именно так появляются концепции обособленного «тысячелетнего исторического пути белорусов» (Родина, 2001, № 1–2), отделенного от великорусско-белорусского единства. Утверждается, что версия происхождения восточных славян из единого корня — это всего лишь «плод творчества русских ученых XVIII–XIX веков». Вместо этого предлагается рассматривать историю Полоцкого княжества, Великого княжества Литовского и Речи Посполитой в качестве «настоящей» традиции белорусской государственности. Мол, белорусы уже в Х веке составляли особую этническую общность.
Современные реформаторы истории белорусов используют ученую догматику советского периода о единой древнерусской народности и, разумно отказываясь от этой догмы, замещают ее другой — обособленной историей белорусов, якобы, имеющих свою многотысячелетнюю индивидуальность. Разумеется, никаких белорусов в Древней Руси не было и быть не могло, но древнее славянство — общий источник для современных русских, к которым антрополоргически и культурно принадлежат все белорусы, исключая историков-реформистов, ищущих себе на Западе иную культуры и иной народ и доказывающих абсурд: будто у белорусов никогда не было врагов, страшнее русских. Исторические фальсификации игнорируют факт отсутствия этнонима «белорусы» в домонгольской Руси и пытаются обособить от общерусской истории Полоцкое княжество, которое, бесспорно, было русским. Разрывая на части русскую историю, фальсификатор пишет: «Не только Полоцк, но и Новгород, Ростов, Суздаль, Рязань не считались в то время Русью, а, напротив, ей противопоставлялись. За Владимиро-Суздальской землей это название закрепилось только со второй половины XIII в., когда население белорусских земель уже представляло собой отдельное этническое целое».
