Мари посмотрела на каминную полку. Робкая надежда затеплилась в ее душе.

Она подошла. Взяла в руки небольшой пакет.

И задохнулась от изумления. Это было письмо, то самое, которое он вручил ей в доме Ашианы, – так и нераспечатанное. А еще лупа. Изящное стеклышко в серебряной оправе и на цепочке, подаренное им в Париже.

– Как же она отыскала их? – прошептала Мари, стоя спиной к Максу. – Ведь я... держала их у себя под подушкой.

– Не знаю. Она молола какую-ту чепуху. Про то, что нужно поставить себя на место влюбленной женщины. Я. право, не знаю, какое это имеет отношение к тебе, но... как видишь, они здесь. Можешь считать их моим прощальным подарком.

Его тон заставил ее вздрогнуть. Она повернулась к нему. С такой злой иронией он говорил с ней только раз.

И это было в Париже, в тот день, когда она заблудилась, а он не мог найти ее и думал, что потерял ее навсегда. В тот день, как он позже признался, он понял, что любит.

Да. Он любит ее.

Она сжала изящную хрупкую вещицу в ладони, будто желая передать ей свое тепло. Глаза ее были полны слез.

Он говорил правду. Он любит ее. Он видит в ней не чудачку, свихнувшуюся на почве науки, не наивную сельскую простушку, а красивую, неповторимую женщину.

Он любит.

– Странно, как тебе пришло в голову подарить мне лупу? – робко спросила она. – Как ты узнал, что я всегда имела ее при себе?

– Я и не знал. – Он смотрел в сторону. – Я купил ее, поддавшись порыву. Мне вдруг подумалось тогда, что она должна понравиться тебе. Это был первый случай в моей жизни, когда я действовал под влиянием порыва.

– А шоколад? Это тоже вышло спонтанно? Ведь это не было уловкой?

– Шоколад всегда был моим любимым напитком. Так уж получилось, что и в этом мы с тобой оказались схожи.

Она опустила глаза на конверт, поморгала, прогоняя туманившие взгляд слезы, увидела свое имя, четко выведенное черными чернилами.

– Можно... я прочту сейчас?

Он медлил, и ей показалось – увидеть это при лунном свете было невозможно, – что он дрожит.

– Как хочешь, – сказал он коротко.

– Ты останешься, пока я буду читать? – спросила она осторожно. Боясь, что он откажется, она воззвала к его рассудку – Ты устал. Присядь хотя бы.

Казалось, он готов был возразить ей, однако промолчал. Закрыв дверь, он прошел к окну и, напряженный, опустился на диван.

Часы возвестили из своего угла первый час нового дня.

Мари зажгла ночник, села на кровать, распечатала письмо.

И тут же поняла, что читать будет трудно, так как слезы снова подступили к глазам.

Дорогая моя, начиналось оно, я знаю, что ты должна чувствовать в эту минуту, но прошу тебя, – не откладывай это письмо в сторону, дочитай его до конца. Любовь моя, мне так много нужно тебе сказать, а выдастся ли мне еще когда-нибудь такая возможность, Бог весть.

– Макс, – прошептала она, поднимая глаза. – Ты написал его тогда, потому что... ты думал, что тебя убьют, да?

– Да.

Он по-прежнему смотрел в сторону.

Она закусила губу, сдерживая невольный спазм в горле, часто заморгала и, только справившись с подступавшими слезами, смогла вновь обратиться к письму.

Все слова, когда-либо придуманные поэтами, кажутся мне жалкими и бессмысленными сейчас, когда я наконец решился открыть тебе свое сердце. Еще никто в моей жизни не значил для меня столько, сколько значишь ты, Мари. И каждый новый день убеждает меня в этом все больше и больше, моя богиня, моя мудрая, моя добрая, моя непредсказуемая Мари. Ты – как дивный цветок, робко раскрывший лепестки навстречу мне, навстречу утренней заре. Днем – ты заполонила мое сердце пьянящим ароматом искренней любви, а к ночи – к ночи то был райский плод, дарованный самими небесами.

Видимо, Богу было угодно, чтобы до того дня, когда мы встретились с тобой, ты оставалась свободной. Мне же остается только изумляться и благодарить судьбу за то, что ты – совершенство во всех отношениях – до той поры не вышла замуж, что я нашел тебя первым. Такая теплота и загадочность исходят от тебя, такой нежный внутренний свет, какой бывает лишь у аметиста и яшмы, что мне, как скряге при виде драгоценностей, хочется застыть и впивать глазами эту роскошь. Раньше, до встречи с тобой, я полагал, что у меня есть все, чтобы чувствовать себя счастливым, и только когда я встретил тебя, я понял, насколько же я был слеп.

Милая, – наша любовь наполнила мою жизнь светом и смыслом. Не знаю, есть ли сила, способная разлучить нас – может, сегодняшняя ночь, Божья воля или злой рок, – одно я знаю твердо. Если это все-таки произойдет, я верно буду мертв, как последний безбожник, – в самой бездонной тьме и в кромешном запустении. И только в тот день, когда мы встретимся с тобой на Небесах, я вновь обрету свет.

Помни, друг мой, – где бы ни встретились мы с тобой, в этой жизни или в светлом царстве Божьем, душа моя принадлежит только тебе.

Всегда твой

Макс.

Когда она закончила читать письмо, ее щеки были мокрыми от слез. Она подняла на него глаза, но он смотрел в пол.

Дыхание ее замерло, сердце билось скоро и беспокойно.

– Макс, ведь это не было уловкой. Ты специально сказал, чтобы я не распечатывала его до твоего отъезда. – Задыхаясь, она говорила с трудом. – Ты ни на что не рассчитывал, когда писал это.

– Я хотел, чтобы ты знала правду.

– Но ты ни на что не рассчитывал...

– Напротив – на все, – возразил он сурово. – Твоя любовь для меня все. Без тебя мне не жить.

Он наконец взглянул на нее. Слезы блестели у него в глазах.

Уронив письмо на подушку, она встала и подошла к нему.

– Ты прав, Макс. Прав. Твоя жизнь кончена. И моя тоже закончена. – Она провела рукой по его щетинистому подбородку. – Зато наша жизнь только начинается.

Он глядел в ее глаза, словно пытаясь заглянуть ей в душу.

– Мари, – сдавленно сказал он, – не надо. Если это не всерьез, то не надо.

– Я говорю серьезно, Макс. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Я поняла, почему я не верила тебе. Ведь я боялась верить себе. Боялась быть сама собой. Поверить в мечту... Вероника, – она возвела глаза вверх, – все время говорила мне, что я должна измениться. Наверное, она была права. Я действительно изменилась, и это, наверное, не так уж страшно. Человек меняется, но то хорошее, что было в нем, не исчезает, оно остается с ним.