Макс проснулся оттого, что солнце нагрело его спину и книгу, на которой лежала его щека. Приподняв голову и оглядевшись, он понял, что заснул вчера прямо за столом в кабинете.

Он протер глаза. Странно, но очки он все-таки снял; они лежали, аккуратно сложенные, рядом на столе. Водрузив их на нос, он посмотрел в книгу, над которой размышлял этой ночью. В ней описывались случаи амнезии и способы ее лечения.

Макс удрученно вздохнул. Придется искать другие способы расшевелить память Мари: зелье, которым снабдили его Вульф и Флеминг, оказалось никуда не годным.

Целый час он просидел над спящей Мари, спрашивая ее о химических соединениях, древесной золе, порохе, флоте, оружии и взрывчатых веществах. Но ничто не всколыхнуло ее памяти. Он не заметил ни единого проблеска воспоминания. Ему пришлось признать, что ее ответы были правдивы: учитывая, что она находилась под воздействием наркотика, каждое ее нет означало, что она действительно не помнит об этом.

Он, страшно раздосадовавшись тогда, решил изменить стратегию допроса.

– А есть что-нибудь, что ты помнишь? – спросил он.

– М-м-м... да-а, – протянула она. У нее заплетался язык, и голос был медленным и тягучим.

– Хорошо. – Он воодушевился. – Отлично. И что же ты помнишь? Скажи мне, Мари. Расскажи мне все, что помнишь.

– Горение.

Он блаженно улыбнулся.

– Прекрасно. Расскажи о горении. Что ты помнишь о горении?

– Оно... внутри... во мне.

– Что? – Он был озадачен. – Почему в тебе?

– Потому что... Макс... целовал меня.

Это было так неожиданно, что он на секунду лишился дара речи.

– Э-э... ну что ж, хорошо. А еще, что еще ты помнишь о горении?

– Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.

О, черт? Это была совсем не та правда, которой он добивался от нее. Он уже начинал жалеть, что использовал наркотик. Вместо того чтобы оживить воспоминания прошлого, он растормозил ее настоящие помыслы. Причем такие, знать о которых он не желал.

Потрудившись над ней еще с полчаса, он в конце концов сдался и отнес ее в постель. Она, скорее всего, не вспомнит о том, что он задавал ей вопросы, а если даже и вспомнит, он скажет, что это был сон, вызванный опьянением. Он набросил на нее одеяло и быстро удалился к себе, пока тлевший в нем огонь и звучавший у него в голове ее бессвязный шепот, не заставили его совершить то, о чем потом пришлось бы сожалеть.

Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.

Щурясь от яркого утреннего света, он поерзал в кресле, разминая затекшее тело. Вот он, результат ночных трудов, кисло подумал Макс: правда, неожиданная и пугающая, боль в шее... да еще это ноющее напряжение в паху, которое, видимо, он теперь обречен испытывать постоянно.

Он снял очки, опустил их в карман жилета и поднялся. От долгого сидения ломило спину, болели ноги. Хмуро захлопнув книгу, он отправил ее на полку. Ничего нового в ней он не нашел, все то же самое, о чем говорил ему доктор в Лондоне: у некоторых страдающих амнезией больных память восстанавливается при виде знакомых предметов или людей. Другие реагируют на умственную стимуляцию, подобную той, которую он практиковал три последние дня. Третьи вспоминают спонтанно, без всякой видимой причины.

Но есть и неизлечимые.

Мрачный, он направился к двери. Все сроки истекают, а формулы от нее он так и не добился. Им уже пора выезжать. Это произойдет завтра. Ну в крайнем случае послезавтра. В запасе у него всего день или два, и за это время он обязан узнать формулу. В пути ему будет не до того: придется сосредоточиться на мерах предосторожности. Размышляя обо всем этом, он шагал по коридору.

– Доброе утро, месье, – окликнула его Нанетта, когда он проходил мимо столовой.

– Доброе утро, – бросил он угрюмо. Горничная вышла из столовой и засеменила рядом.

– Вы позавтракаете сейчас, месье?

– Позже, – ответил он и ступил на лестницу.

– Как вам угодно, месье. – Она остановилась у подножия лестницы. – Мадам ле Бон спустилась к завтраку час тому назад. Она была необычайно весела, месье. Наверное, ваш вчерашний пикник удался. Она сказала...

– Хорошо, Нанетта, я понял вас. Я переоденусь и зайду к ней.

Он поднялся к себе, напряженно размышляя о сложившейся ситуации. Итак, Мари весела и счастлива. Это хорошо. Значит, она не помнит о учиненном ей допросе. Ему остается только порадоваться, что кто-то в этом мире чувствует себя счастливым. Про него этого не скажешь.

Он должен заставить ее вспомнить формулу, прежде чем они доберутся до побережья. Если ему не удастся, Вульф и Флеминг не станут церемониться с ней.

И как ни убеждал он себя в том, что ему безразлична ее судьба, мысль эта продолжала терзать его.

Он вошел в свою спальню и тут же понял, что есть еще одно тревожащее его обстоятельство. В пути у них не будет возможности разойтись на ночь по своим комнатам, ведь им придется ночевать в деревнях на постоялых дворах.

Да и опасно это. Здесь он все-таки контролирует ситуацию, но там, на дорогах, он не рискнул бы оставлять ее на ночь одну.

Он снял жилет, положил его на полку и задумчиво застыл, держась за дверцу шкафа.

Им придется спать в одной постели.

Этого не избежать.

Он посмотрел на стену, разделявшую их спальни. Они уедут отсюда, лишатся этой крепкой, надежной преграды...

Смутная тревога шевельнулась в нем. В голове вдруг прозвучали слова Нанетты.

Мадам ле Бон спустилась к завтраку час назад.

Как она могла спуститься, если двери в ее комнату...

Проклятье! Ночью он так торопился покинуть ее спальню, что позабыл запереть за собой дверь!

Внутри у него все оборвалось. Развернувшись, он выскочил из комнаты. Страх перерос в уверенность.

– Нанетта! – остановившись на лестнице, прокричал он вниз. – Нанетта! Где мадам ле Бон?

Горничная прибежала в холл.

– Месье, я хотела сказать вам, – обиженно начала она. – Мадам ле Бон ушла. Она просила передать вам...

– Ушла? – Макс едва не задохнулся. – Как ушла? И вы отпустили ее? Одну?

– Она не захотела, чтобы я сопровождала ее, месье. Она сказала, что хочет прогуляться...

– Куда? – Он сбежал по лестнице. – Куда она пошла, Нанетта?