Слабый утренний свет вползал сквозь высокие створчатые окна за диваном, отливая неподвижную прямую тень Мари на восточном ковре, застилавшем паркет, на столе красного дерева, расположенном в дальнем конце роскошно убранного кабинета.

Рассвет. Как странно, что сегодня взошло солнце. Оно как всегда ознаменовало наступление нового дня, словно день этот ничем не отличается от других.

Мари сидела неподвижно: не щурилась от света, не дышала.

Хотя, нет, конечно дышала. Должна была дышать. Иначе бы умерла.

А она не умерла. Она жива. Жива? Да. Да, жива.

Она оправится. Все будет хорошо. Все будет чудесно. Непременно будет.

Застывшим взглядом она смотрела прямо перед собой, на золотистый свет, заполнявший и согревавший комнату Только ее не согревали эти ласковые лучи.

Ничто не могло бы согреть ее сейчас.

Зябкая дрожь пробегала по ее застывшим членам, и даже пальто, в которое кто-то укутал ее, не могло унять этой дрожи. Она не помнила, кто и когда набросил его ей на плечи. Это произошло несколько часов назад, в сумятице, вызванной ее появлением, когда она, остановив карету посредине Гросвенор-Сквер, спрыгнула с козел и вошла в дом. Потом лакей препроводил ее сюда, в эту комнату. Она тогда уже была в пальто.

Оно до сих пор на ней. Тяжелое мужское пальто темно-синего цвета.

Удивительно, но часть ее сознания и сейчас способна подмечать подобные мелочи.

Она моргнула, всего раз, когда яркий свет, заливший комнату, обнаружил все детали ее убранства.

Лакея, все еще стоявшего у двери, – безмолвного и будто окаменевшего.

Портрет над камином. Поразительной красоты женщина с распущенными черными волосами и голубыми, как сапфиры, глазами смотрела с него.

Диковинное оружие, развешанное на стене над письменным столом. Какие-то изогнутые мечи, грозные ножи, кинжалы с искривленными лезвиям, разнообразные мачете и боевые топоры.

На этажерке в углу деревянный макет корабля с полной оснасткой, парусами и флагом на корме – прославленным флагом британской Ост-Индской компании.

Она снова моргнула.

Как она оказалась в этом доме?

В его доме.

Память ее была кристально ясной; Мари помнила все – кроме событий трех последних часов. Помнила только неистовую, сумасшедшую скачку, во время которой единственная мысль лихорадочно кружилась в ее голове. Спасти его. Успеть. Добраться. Она поехала сюда, на Гросвенор-Сквер, потому что больше ей ехать было некуда.

И вот она сидит здесь, и ощущение у нее такое, словно в самый разгар представления она вышла на театральную сцену. Ее окружают люди, предметы, осязаемые, реальные, но чувство ирреальности происходящего все больше и больше овладевает ею.

И как это похоже на то, что испытывала она в последнее время!

Ее взгляд упал на левую руку. На обручальное кольцо, поблескивавшее в лучах утреннего солнца.

Золотое, с крохотными бриллиантами, подаренное ей в лунную ночь во время романтического ужина под звездным небом, когда он шептал ей слова любви.

Каким реальным все казалось тогда.

Ее кисть, покоившаяся на колене, задрожала. Она лишь сейчас осознала, что на ней не только это кольцо, но и ночная сорочка, разодранная и испачканная кровью. Та самая сорочка белого шелка, в которой она несколько часов назад – всего несколько часов назад – вошла в библиотеку. Эта сорочка была на ней, когда он...

Когда они... там... в кресле...

Она резко двинулась – впервые за все то время, что просидела здесь – и убрала руку с колена. Поднесла ее к лицу. Потянула кольцо.

Оно не слезало с пальца.

Она крутила, дергала его. Но разбухший сустав не пропускал золотой обруч. К горлу подкатило рыдание. Сердце болезненно колотилось. Она дергала его снова и снова, не чувствуя боли в распухшем, покрасневшем пальце, и не могла снять его.

Необъяснимая паника овладела ею. Она должна снять это кольцо! Должна освободиться от него! Освободиться от него! Освободиться от лжи! Должна...

Она медленно опустила руки и вцепилась в мягкую обивку дивана, заставляя себя успокоиться.

Она никогда не была подвержена эмоциям. Она сумеет справиться с ними. Как бы она ни вела себя в последний месяц или сейчас – подобные реакции несвойственны ей.

Она не изменилась. Ничуть не изменилась. Ясная голова, холодный рассудок – вот что всегда отличало ее.

Она просто обязана владеть собой. Слишком много чувств скопилось в ней, терзая ей душу и грозя вырваться наружу. Чувства страшные и острые, как те отточенные ножи, что висят на стене напротив. Ярость, обида и...

Скорбь. А еще вина.

Арман. Вероника.

Господи! Вероника!

Она проглотила подкативший к горлу комок, не позволяя себе окунуться в эти чувства. Слишком сильной, мощной была эта лавина, вскипавшая в ней. Она должна была бы сокрушить ее. Раздавить. Превратить в жалкое, ничтожное создание.

Только логика и самообладание помогут ей преодолеть их. Она должна обдумать...

За дверью послышались звуки. Голоса. Разговаривали мужчина и женщина. Лакей открыл дверь.

Она задышала. Сделала вдох, потом выдох, судорожно глотая и выпуская воздух.

– Благодарю, Тауншенд. – Этот низкий, глубокий голос принадлежал мужчине. – Вы можете быть свободны.

– Слушаюсь, милорд.

Лакей вышел, затворив за собой дверь.

Она повернула голову к двери и заморгала, пытаясь сосредоточить взгляд на вошедшем человеке. Пытаясь дышать. Думать. Мужчина ступил в комнату. Он был один – высокий, могучий блондин.

Она не знала, кто он. Громадный, как скала, с усталым взглядом, он, похоже, все это время ухаживал за Максом.

Его рубашка и бриджи были запачканы кровью. Это он внес Макса в дом. Она даже, кажется, помнит, что он же набросил ей на плечи пальто.

Он молча смотрел на нее, и эта пауза показалась ей нескончаемой.

– Вы не возражаете, если наша беседа будет протекать на английском, мадемуазель ле Бон? – несколько напыщенно и витиевато обратился он к ней на французском. – Я недостаточно хорошо говорю по-французски.

И, не дожидаясь ее ответа, прошел к массивному письменному столу.

Это его кабинет, поняла Мари. Оружие. Корабль. Он здесь так же органичен, как Никобар в тех...