Я, заплетаясь, иду за Тони, практически дезориентированная, и когда мы оказываемся перед дверью кабинета Миллера, он набирает код, открывает дверь и ведет меня к рабочему столу Миллера. Он осторожно усаживает меня на стул.

— Я не хочу быть здесь, — шепчу я жалобно, кутаясь в чувство уюта, которое получаю, оказавшись в одном из совершенных изысканных пространств Миллера. — Зачем ты меня сюда привел? — Он должен был посадить меня в такси и отправить домой.

Тони запирает дверь и поворачивается ко мне.

— На столе есть кое-что для тебя, — он говорит с полным отсутствием энтузиазма, и я знаю, причина в том, что он не хочет, чтобы я получала это, неважно, что там. Глазами пробегаю по безупречно белой поверхности стола: скраю, на своем обычном месте лежит беспроводной телефон, а в самом центре конверт, сложенный так аккуратно, параллельно краю стола, что я понимаю — дело рук Миллера.

Инстинктивно я вдавливаюсь в кожу его кресла, увеличивая расстояние между собой и безобидным клочком бумаги. Я насторожена и абсолютно уверена, что не захочу прочитать то, что внутри.

— От него? — спрашиваю, не отводя глаз от конверта.

— Да. Он заходил перед поездкой в Сэнт-Панкрас.

Я не смотрю на Тони, но знаю, что он только что бесшумно, устало вздохнул. Медленно поднимаю руку и беру конверт, по центру написано мое полное имя, мне знаком этот почерк. Почерк Миллера. Меня неотвратимо трясет, не важно, как сильно я пытаюсь сдерживаться, когда достаю письмо. Напрасно пытаюсь справиться с удушьем, бешеный стук сердца не позволяет. Разворачиваю бумагу и часто моргаю в попытке вернуть глазам ясность. А потом я задерживаю воздух в легких.

Моя сладкая девочка,

как я узнал, что ты здесь окажешься? Камеры слежения отключены сегодня вечером по моей просьбе. Если ты решишь позволить другому мужчине прикоснуться к себе, большего я не заслуживаю, но никогда не смогу наблюдать за этим. Только думать об этом уже остаточно больно. Увидеть все своими глазами — это толкнет меня на убийство. Я причинил тебе боль и за это, надеюсь, буду гореть в аду, когда окажусь там. Из всех моих ошибок больше всего я сожалею о тебе, Оливия Тейлор. Я не сожалею о том, что преклонялся пред тобой или о том, что получал в тебе наслаждение. Я сожалею о невозможности своей жизни и неспособности подарить тебе вечность. Ты должна поверить мне и решению, которое я принял, и знай, что принимал я его с тяжелым сердцем. Эти слова убивают меня, но я надеюсь, что ты сможешь обо мне забыть и найдешь мужчину, достойного твоей любви. Это не я.

Мое очарование тобой никогда не умрет, сладкая. Я могу лишить свои глаза возможности видеть тебя, а губы — ощущать твой вкус. Но я никак не смогу собрать свое разбитое вдребезги сердце.

Навсегда твой,

Миллер Харт.

— Нет, — плачу, весь сдерживаемый в легких воздух теперь вырывается из меня болезненными всхлипами. Буква Х в фамилии Миллера растекается по листу, когда слеза падает на бумагу и разъедает чернила. Вид измазанной, искаженной буквы в точности соответствует моим чувствам.

— Ты в порядке? — голос Тони врывается в мое беспорядочное сознание, и я тяжелыми глазами смотрю на еще одного человека, который был против наших отношений. Все так дьявольски упорно ломали нас, так же, как и я однажды. И после всех срывов Миллера, когда он так боялся, что я потеряю веру, теперь это сделал он.

— Я его ненавижу, — с абсолютной искренностью выплевываю ядовитые слова. Письмо не облегчило боль. Противоречивые слова, примиряющиеся с его решением, принимать еще сложнее. Его решение. А как же я? Как же я, моя готовность принять его и позволить заполнить меня силой, необходимой мне, чтобы помочь ему? Или ему нельзя помочь? Он слишком близко к адскому пеклу, чтобы я смогла его вытащить? Все эти мысли и вопросы только плавят мою боль в ненависть. После всего, через что мы прошли, он не имел права принимать решение в одиночку.

Я бросаю письмо на его стол и резко встаю. Он скрывается. Скрывался всю свою жизнь… до встречи со мной. Он показал мне человека, которого, я уверена, никто прежде не видел. Скрывается за манерами, игнорируя грубого, высокомерного придурка, и за костюмами, бросая вызов спокойному Миллеру, тому, кем является, когда мы теряемся друг в друге. Он подделка, так он сам же и сказал.

Меня засасывает красная пелена гнева, и я мчусь мимо его стола, практически налетая на шкафчик с выпивкой. Несколько секунд смотрю на идеально расставленные бутылки и стаканы, прерывисто и часто дыша.

— Ливи? — голос Тони близок и очень встревожен.

Я ору, как ненормальная, рукой смахивая все эти идеальные предметы, и с жутким грохотом сваливая их в одну бесформенную, уродливую кучу на полу.

— Ливи! — Тони резко хватает мои разодранные руки, пытаясь удержать меня, пока я продолжаю орать и бороться с ним, как помешанная. — Успокойся!

— Отвали! — кричу, вырываясь из его хватки, и мчусь через весь кабинет Миллера к выходу. Ноги передвигаются быстро, в такт бешеному стуку сердца, унося меня прочь от совершенства Миллера, вверх по лестнице и в ночной воздух. Я бросаюсь на дорогу, не дав такси выбора, кроме как остановиться или сбить меня. Запрыгиваю в него.

— Белгравия, — выпаливаю, захлопнув дверцу, и замечаю, как из «Ice» выбегает Тони, руками хаотично колотит охранника, увидев, как я уезжаю. Откидываюсь на спинку сиденья, давая сердцу возможность успокоиться, лбом прижимаюсь к холодному стеклу и наблюдаю, как мимо проносится мрачный Лондон.

Этот город и правда скрывает черные тени.

Его многоквартирный дом кажется неприветливым, украшенный зеркалами вестибюль холодным и тихим. Консьерж, когда я прохожу мимо него, приподнимает шляпу, стук моих каблуков разбивает зловещую тишину и эхом раздаётся в просторном помещении. Я не вызываю лифт, вместо этого открываю дверь, ведущую к лестничному пролёту, надеясь, что энергия, которая понадобится мне, чтобы подняться на десять пролётов, успокоит хоть немного злости, сжигающей мен изнутри.

Мой план проваливается. Я буквально взлетаю по лестнице и спустя очень короткий промежуток времени уже вставляю ключ в его блестящую черную дверь, с полным отсутствием признаков затухания злости. Точно понимая, куда мне нужно, я тихо прохожу по его квартире в кухню и начинаю перерывать ящики. Нахожу то, что искала, и мчусь в его спальню, открывая дверь в гардеробную.

Стоя на пороге, вооружённая самым большим ножом, который смогла найти, я осматриваю три стены множеством вешалок, увешанных сшитыми на заказ дизайнерскими костюмами и рубашками. Или масками. Для меня это маски. Что-то, за чем скрывается Миллер. Его броня и защита.

С этой мыслью я ору, сорвавшись, и начинаю сбрасывать ряды и ряды дорогой одежды. Кромсаю их, хаотично вонзаясь в дорогой материал ножом, желая изрезать в полоски. Сила в моих руках упрощает задачу, ярость — мой друг, нож уже использован и выброшен, я голыми руками разрываю всё, что попадается на глаза.

- Ненавижу тебя! — кричу, цепляясь за его галстуки.

Я перешагнула грань психических срывов, которые в последнее время так часто демонстрировал Миллер, и успокаиваюсь я, только когда вся его одежда превращается в разодранную кучу тряпок. А потом я падаю на пол, истощенная, дышать трудно, пялюсь на кучу испорченной одежды вокруг. Я не думала, что порча его масок заставит меня почувствовать себя лучше, так и вышло. Руки теперь болят, лицо горит, а горло саднит от криков. Я сама такая же большая свалка, как та, что здесь вокруг. Отползая, нахожу комод, что стоит прямо по центру гардеробной Миллера, и прислоняюсь к нему, туфли потерялись где-то в этой куче, платье задралось до талии. Я просто сижу тут молча, задыхаясь, очень долгое время, и спрашиваю себя… Что теперь? Разрушительное поведение могло отвлечь меня от мыслей, только облегчение было коротким. Настанет момент, когда я разрушу всё, возможно, даже себя. До неузнаваемости. Что мне делать тогда? Я уже балансирую на грани самоуничтожения.