— Может, твой pere не успел войти в город до того, как закрыли ворота.

— Он должен был добраться сюда гораздо раньше нас. В любом случае он найдет способ проникнуть внутрь. Он очень умный.

— По твоим словам.

— Это правда. И я умная только благодаря ему.

— Тем не менее я не оставлю тебя одну до его прихода.

— Как пожелаешь, — ответила она.

Наконец солнце скрылось за самым высоким зданием на улице.

— Мне нужно идти к Марселю, — сказал в конце концов Гильом.

— Так иди, — ответила Кэт. — И спасибо за то, что проводил меня. И за хорошую компанию.

Она снова протянула руку за деньгами. Он не знал, что делать, — темнота сгущается, Кэт не устроена на ночлег, а ведь она молодая женщина, совсем одна…

…и пока он вовсе не жаждал расставаться с ней.

— Мне претит оставлять тебя здесь, — сказал он. — Это как-то недостойно, учитывая, что я обещал позаботиться о тебе. Пошли со мной в дом прево. Он даст нам приют на ночь, а утром вернемся сюда. Скоро станет слишком темно, чтобы разглядеть твоего отца, даже если он появится. И, уверен, он не хотел бы, чтобы ты оставалась здесь одна.

Сквозь решительное выражение ее лица проглядывала тревога, как и он, девушка не была уверена, что делать дальше.

— Пожалуйста, — добавил Гильом.

— Ладно, — в конце концов согласилась она, — но смотри, ты пообещал мне вернуться сюда утром.

Облегчение охватило Каля, но он постарался, чтобы Кэт этого не заметила.

— Я тебя не подведу, — торжественно заявил он, взял ее за руку и повел в сторону реки.

— Ах, доктор Санчес, — воскликнул де Шальяк, когда его умытый, переодетый в чистое, но прихрамывающий пленник вошел в освещенный свечами обеденный зал, — присаживайтесь. — Он сделал жест в сторону кресла напротив. — Вашей ноге нужен покой.

Охранники остались за дверью. Алехандро проковылял к креслу.

— Вы уже выяснили, что у вас с ногой? — спросил француз.

— Не думаю, что кость сломана, — ответил его «гость». — Через несколько дней все будет нормально.

— Прекрасно, прекрасно! Но, конечно, я хотел бы сам осмотреть вас. Пока вы предоставлены моим заботам. Не хочу, чтобы вы хоть сколько-нибудь пострадали. Сделаем это после обеда.

— Как вам будет угодно, де Шальяк, но уверяю вас, кость цела.

— По моим наблюдениям, у евреев вообще хрупкие кости, должен сказать. Еще в Монпелье я пришел к заключению, что переломы — дело для них обычное, в особенности у стариков.

— Нас не так легко сломить, как вам, возможно, кажется.

— Ах, я прекрасно помню, что вы всегда были сильны духом, и мне это нравится. Особенно приятно находиться в вашей компании, когда вы встревожены. — По взмаху руки де Шальяка в комнате возник слуга с бутылкой и наполнил бокалы темным, ароматным вином. Де Шальяк в знак приветствия поднял свой бокал и широко улыбнулся. — Я предлагаю тост за предстоящие нам искрометные беседы. И за возвращение блудного сына.

— Я слышал эту притчу о вашем Христе, но никогда не понимал ее.

— Ну да! Как не поняли, что означает «маранафа».

Алехандро заерзал в кресле, оказавшемся гораздо менее удобным, чем оно выглядело.

«Он играет со мной, — подумал он, — и ему это нравится».

— Я вам объясню, — продолжал де Шальяк. — Сын получает свою долю отцовского богатства, уходит в дальние края и там проматывает его. Он становится нищим, но отец радостно встречает его, когда тот возвращается, не попрекая беспутным поведением.

Чувствуя все большую неловкость, Алехандро ответил:

— Способность прощать, бесспорно, качество хорошее, в особенности когда речь идет об отце и сыне. Однако я не промотал богатство отца, и у меня нет сыновей, поэтому в чем смысл этой притчи применительно ко мне, я по-прежнему не понимаю.

Пристально вглядываясь в его лицо, де Шальяк сказал:

— К нам из Англии дошли слухи, что есть некая особа, которую можно назвать вашей дочерью.

Алехандро пронзило холодное копье страха.

Заметив это, де Шальяк улыбнулся, почти злорадно.

— Впрочем, эта притча не о сыновьях или дочерях, а, скорее, о даре, который не был использован с умом. Видите ли, в Авиньоне вы получили дар, от меня самого, от его святейшества Папы — и промотали этот дар.

Он поставил бокал и кивнул слуге, который тут же принес тарелку с едой и водрузил ее на стол между собеседниками.

Де Шальяк понюхал исходящий от кушанья пар.

— Прекрасно. — Наслаждаясь ароматом грибов и специй, он на мгновение прикрыл глаза. — Однако давайте временно отложим этот разговор. Он слишком волнующий, а это вредит пищеварению. В наши дни такие деликатесы — большая редкость, поверьте мне. — Он взял нож, отрезал кусок мяса и положил его в рот. — Пожалуйста, ешьте. Хотя вы выглядите в общем неплохо, но прибавить жирку вам не помешает.

Алехандро в молчании принялся за мясо, подозрительно следя взглядом за хозяином и думая: «Такое впечатление, будто он планировал мое возвращение».

— Теперь вы должны рассказать мне о своих странствиях, лекарь. После вашего бегства из Кентербери мы о вас почти ничего не слышали.

«Мы?» Кто, собственно говоря, эти «мы»? Наполовину бессознательно Алехандро крепче стиснул нож, так что вены на руке набухли. Мелькнула мысль вскочить и вонзить лезвие в горло этого опасного, высокомерного человека, захватившего его в плен.

Опасаясь насторожить хозяина, Алехандро положил нож на стол, но руку все время держал рядом. Что, если все же… Это можно сделать в мгновение ока, однако охранники тут же набросятся на него, и что он выиграет?

Более того, так мог поступить зверь, не человек. В отличие от этого мерзавца, испанского епископа, де Шальяк обладал умом, который стоило сохранить для человечества.

«И я до мозга костей устал от всех этих смертей, — признался сам себе Алехандро. — Нет, должен быть другой способ».

Он убрал руку от ножа и вздохнул.

— Мои странствия — история долгая и печальная. Вряд ли она развлечет вас.

Однако де Шальяк широко улыбнулся.

— А вот я думаю иначе — если вы не изменились с тех пор, когда мы разговаривали с вами в последний раз. Однако я вижу признаки того, что некоторые качества по-прежнему при вас. Вы все еще человек-загадка. Иначе откуда та Рукопись, которая была с вами, когда я нашел вас?

При упоминании о рукописи на лице Алехандро возникло выражение тревоги.

— Не бойтесь, — продолжал де Шальяк. — Вы не можете не понимать, что я больше, чем кто-либо другой, пекусь о сохранности таких вещей. И буду обращаться с ней очень бережно.

Алехандро немного расслабился.

— Начните с Кентербери. Что было до этого, мне, в общем, известно. При любом европейском дворе вы услышали бы немало песен, слагаемых о вас трубадурами. Вы стали чем-то вроде легенды, знаете ли.

Гильом Каль выжидал, пока совсем стемнеет и парижане, по крайней мере те, у кого есть чем подкрепиться, разойдутся по домам на ужин.

— Даже в такие недобрые времена те, кто патрулирует улицы, сделают перерыв, чтобы немного перекусить, — сказал он. — Париж не до конца утратил свою цивилизованность.

Тем не менее у него хватило ума не входить через главные ворота Дома с колоннами,[17] где Этьен Марсель жил после того, как стал купеческим старшиной и парижским прево; искушать судьбу не имело смысла. Вместо этого они прокрались к двери кухни, заглянули в окно и увидели служанку, стоящую у плиты и старательно помешивающую содержимое железного горшка.

Гильом трижды постучал по стеклу. Однако служанка повернула голову не к окну, а к двери; на ее лице возникло выражение радостного ожидания.

— Наверное, у нее есть любовник, — прошептал он. — Думаю, стук — это их условный сигнал.

Так оно, скорее всего, и было, поскольку девушка быстро вытерла о фартук руки и пригладила волосы.

— Держи наготове свой нож, — велел Гильом Кэт.