– Вы говорите такие необыкновенные вещи, будто умеете читать мои мысли, – призналась она.

– Умею, – улыбнулся я. – Пожалуй, вам лучше надеть жакет, на улице холодно.

– Хорошо. – Линни достала из сумки коричневый вязаный жакет и надела его. Я нагнулся, чтобы поднять белый платок, выпавший из сумки, и протянул ей.

– Спасибо. – Она кинула взгляд на платок. – Питер нашел его в плоскодонке.

– В плоскодонке?

– Он завалился между двумя лавками. Питер отдал его мне, потому что посчитал слишком маленьким для себя, слишком дамским.

– А еще что-нибудь он нашел?

– По-моему, нет... Ведь это нельзя назвать воровством, если мы просто подобрали ее платок? Я бы отдала ей платок, если бы она вернулась. Но когда Питер нашел его, их уже не было.

– Нет, это не воровство, – успокоил я Линни, хотя юрист мог бы усомниться в правильности такой классификации ее поступка. – Разрешите мне взглянуть на него?

– Конечно.

Она протянула мне платок. Я развернул белый квадрат тонкой прозрачной ткани. В уголке темнел стилизованный рисунок медведя в плоской соломенной панаме.

– Это какой-то персонаж Уолта Диснея? – спросил я.

– Это медведь Йоги, – удивилась она моему невежеству.

– Кто такой медведь Йоги?

– Неужели вы не знаете? Невероятно! Медведь Йоги – персонаж мультфильмов. Как кот Топ, атомный муравей и Флинтстоуны.

– Я видел фильмы с Флинтстоунами, – сказал я.

– Те же люди делают и медведя Йоги. Он такой же, как и другие персонажи.

– Вы не против, если я день-два подержу этот платок у себя?

– Конечно, если хотите, – удивилась она. – Но он наверняка не имеет никакой ценности.

Внизу на улице я сказал, что могу довести свою работу до конца и доставить ее в пансион.

– Честно, сейчас со мной все в порядке, – запротестовала она. – Вам вовсе не надо ехать.

– Нет, надо. Ваш отец просил меня присмотреть за вами, и я должен видеть, как вы благополучно войдете в дверь.

Она вскинула брови и с комическим испугом посмотрела на меня, но послушно обошла машину и села на сиденье для пассажира. Я включил мотор и фары, и мы тронулись в сторону Кенсингтона.

– Вы всегда выполняете все, что говорит папа? – улыбаясь, спросила Линни.

Теперь она чувствовала себя намного увереннее.

– Да, когда хочу.

– Но ведь «да» и «когда хочу» противоречат друг другу.

– Правильно.

– Ладно, тогда скажите мне, чем вы конкретно занимаетесь? Что вообще делают на государственной службе?

– Я беседую с людьми.

– С какими?

– С теми, кто хочет работать в правительственных департаментах.

– Что-то вроде инспектора по кадрам?

– Вроде.

– Ну и мокреть!

– Что ж, иногда и солнце светит.

– Вы моментально реагируете. Мы только вчера придумали говорить «мокреть».

– Очень полезное слово.

– Да, мы тоже так подумали. Годится на все случаи.

– К примеру, мокрый ухажер.

– Правда. – Линни засмеялась. – Ужасная мокреть иметь мокрого ухажера. Пансион внизу, вон там, – показала она, – но нам придется объехать вокруг и найти место, где оставить машину на ночь.

Ближайшее пустое пространство оказалось в доброй четверти мили от пансиона, и я пошел ее провожать.

– Вам вовсе не обязательно... – начала она, но потом засмеялась. – Хорошо, можете не говорить «папа сказал».

– Не буду, – согласился я.

Линни фыркнула, но покорно пошла рядом со мной. У массивной, хорошо освещенной двери пансиона она остановилась, переступая с ноги на ногу. По неуверенному, озабоченному лицу Линни я без слов прочел, что ее мучает: она не знала, как попрощаться со мной. Я не так стар, чтобы чмокнуть меня в щеку, как дядю, и не так молод, чтобы небрежно помахать рукой, как сверстнику. Я работаю у ее отца, но не его служащий. Живу один, выгляжу респектабельно, ни о чем не спрашиваю – я не подходил ни под одну категорию людей, с которой она до сих пор имела дело.

Я протянул руку и улыбнулся:

– Спокойной ночи, Линни.

Ее рукопожатие было коротким и теплым.

– Спокойной ночи... – Возникла пауза, пока она решала, как же назвать меня. Последнее слово звучало почти как выдох: – Джин.

Линни повернулась на одной ноге и двумя прыжками одолела лестницу, потом оглянулась и, закрывая дверь, помахала мне рукой.

«Маленькая Линни, – подумал я, подзывая проезжавшее такси. – Маленькая Линни в самом начале пути». Осознанно или неосознанно, но эта прелестная юная женщина словно говорила: «Обрати на меня внимание». И нет смысла притворяться, будто она не вызвала во мне жажды. Хотя она была совершенно не той женщиной, которая стала бы оазисом в моей пустынной жизни. Но если я чему-то научился за свои тридцать восемь лет, так это тому, с кем не надо спешить в постель.

И, что еще тоскливее, как этого избежать.

Офисы страховой компании «Жизненная поддержка» занимали шестой этаж современного здания на Тридцать третьей улице. На пятом и седьмом этажах по клетушкам, обитым пластиком, они распихали компьютеры и электрические пишущие машинки. Я сидел в кожаном кресле глубиной три дюйма и восхищался мастерством дизайнеров этой мебели. По-моему, мебельщики в Штатах превзошли всех других умельцев: ни в какой другой стране мира невозможно просидеть несколько часов на одном и том же сиденье, не почувствовав боли в пояснице.

В тишине и прохладе я ждал уже сорок минут. Вполне достаточно, чтобы понять: растения в горшках, стоявших вдоль низкой перегородки, разделявшей сорокафутовый квадратный холл на пять маленьких секций, тоже сделаны из пластика. Вполне достаточно, чтобы восхититься обитыми сосновой доской стенами, ковром, в котором нога утопала по щиколотку, скрытыми в низком потолке светильниками. В каждой секции стояли большой стол и два мягких кресла, одно за столом, другое перед ним. Во всех пяти секциях кресла были заняты. Каждую секцию разделял пополам еще один стол, поменьше – для секретаря, который вел протокол, сидя спиной к боссу, чтобы не нарушать интимность беседы. Перед пятью секретарями стояли пять длинных черных кожаных скамеек для ожидавших приема.

Я ждал. Передо мной еще должны были принять какого-то высокого мрачного джентльмена.

– Мы очень сожалеем, что вам приходится ждать, – извинилась секретарь, – но расписание было составлено очень плотно еще до того, как мы получили телеграмму от мистера Теллера. Вы подождете?

Почему бы нет? Ведь у меня в запасе три недели.

С потолка лился мягкий свет, сладкая музыка сочилась из стен, будто сироп. Благодаря этой музыке и акустическому расчету при строительстве здания консультации, которые шли за пятью большими столами, были абсолютно не слышны ждавшим на скамьях. Но в то же время у клиентов возникала приятная иллюзия, что они не брошены один на один со своими невзгодами. Все были равны в глазах клерков страховой компании. Но каждый клиент чувствовал себя немножко более равным, чем другие.

Простившись с Линни, я всю ночь не спал, но не по ее вине. Во мне шла давняя дурацкая борьба между жаждой забвения и убеждением, что смириться было бы неверно в принципе, все равно что признать свое поражение. Я никогда не умел принимать поражения. От перспективы искать лошадь Дэйва Теллера энтузиазм горел во мне не ярче, чем мокрая угольная пыль, но и нация едва ли погибнет, если я покину службу.

Кэролайн... При мысли о ней кровь бросилась мне в голову. Кэролайн, на которой я бы женился, если бы ее муж дал развод.

Кэролайн оставила его и стала жить со мной, но ее постоянно мучило чувство вины. Жизнь превратилась в кошмар. Будничный ежедневный кошмар. Шесть изматывающих лет – даст он развод, не даст развода – подточили ее нежную страсть, и в конце концов он развода не дал. Но и не получил ее. Через год после суда Кэролайн оставила меня и уехала в Найроби работать в больнице сестрой, вспомнив медицину, которой занималась до замужества. Время от времени мы обменивались письмами, в которых даже не заикались о возможности снова жить вместе.