Он задумался, наверно, на минуту или две.

– Прошло четыре года. Почти пять лет. Единственное, что я помню, у нас вечно были заботы с его задними копытами. Они были тонкими и постоянно трескались в одном и том же месте. Но на племзаводе, куда его забрали, их могли вылечить, потому что он больше не участвовал в скачках. А потом, он сейчас стал старше, и копыта, наверно, затвердели. – Он помолчал. – Я вам вот что скажу: он любил сардины. Единственная лошадь из всех, каких я знал, понимающая вкус в сардинах.

– Странный вкус, – улыбнулся я. – Как вы узнали, что он любит сардины?

– Однажды я пил чай у него в стойле. У меня был сандвич с сардинами. Я положил его на минутку на подоконник, оглянулся – жеребец жует сардины. Я так удивился! И потом мы иногда делили с ним банку сардин на двоих. Они ему очень нравились.

Я остался в Аскоте до последнего заезда и поставил десять шиллингов еще на одного проигравшего скакуна. Из меня получился бы паршивый тренер.

Я приехал на аэровокзал в восемь пятнадцать, но Линни уже ждала меня.

– Не могла заснуть, – объяснила она. – Я никогда не была в Америке.

Я бывал в Америке десятки раз, но тоже почти не спал.

Темно-розовый блестящий плащ и оранжево-золотистое платье Линни производили на пассажиров мужского пола бодрящий эффект. Я тоже испытывал необычный подъем настроения, стараясь спрятать его за темными очками. Он продолжался до середины Атлантики. А потом Линни уснула, и волна отчаяния захлестнула меня, будто я провалился в пропасть. Вяло шевелилась мысль, что никакой надежды найти Крисэйлиса нет. И было бы совсем неплохо побездельничать возле бассейна в компании Юнис и Линни, спокойно попивая под ярким солнцем виски и наслаждаясь видом двух хорошеньких женских фигур в бикини. Полное умиротворение. Лежать как бревно, ни о чем не думать и ничего не чувствовать. И спать. Спать шестнадцать часов в день, остальные восемь ничего не делать... Почти как смерть. И тогда останется крохотный шажок, чтобы покой стал вечным...

– О чем вы думаете? – спросила Линни. Она открыла глаза и смотрела мне в лицо.

– О рае.

– Больше похоже, что об аде. – Она покачала головой и резко выпрямилась в кресле. – Сколько еще осталось лететь?

– Около часа.

– Мне понравится миссис Теллер?

– Разве вы не видели ее прежде?

– Один раз. Когда была маленькой. Я ее совсем не помню.

– Ее нелегко забыть, – улыбнулся я.

– Правда, – согласилась Линни. – Что-то странное есть в том, что я лечу в Америку, чтобы жить с ней на ферме. Конечно, я сказала, что в восторге от такой перспективы. И кто бы не обрадовался путешествию?.. Это же суперкласс. Но у меня ощущение, что у папы и мистера Теллера были более серьезные причины послать меня в Штаты, и я хочу знать какие.

– Они надеются, что, если у нее будет компания, она перестанет пить в одиночку.

– Ну да?! – Линни удивленно взглянула на меня. – Вы шутите?

– Они не говорили мне об этом, но я догадываюсь.

– Но я же не смогу запретить ей пить, – запротестовала Линни.

– И не пытайтесь. Она не бросит пить. И уверен, она вам понравится, если вы не будете вмешиваться в ее привычки.

– Моя мать не одобрила бы ее поведения, – засмеялась Линни.

– Пожалуй, не одобрила бы.

– Наверно, поэтому я и видела миссис Теллер всего один раз. – Линни лукаво усмехнулась. С каждой сотней миль влияние Джоан на глазах испарялось, хотя Линни и не сознавала этого.

Во второй половине дня местного времени мы добрались до «Билтмора», откуда Линни с гидом отправилась в пешеходную экскурсию по Нью-Йорку, а я поехал на такси в «Жизненную поддержку». Жара по-прежнему висела над городом, а воздух еще больше сгустился. Казалось, все погружено в летаргию и дрему, утомленные машины вяло тащились в ущельях дрожавших в мареве зданий. Переступив порог «Жизненной поддержки», я попал в другую температурную зону, поднялся на седьмой этаж, чувствуя, как конденсируется влага на рубашке, и обмяк в кресле в кабинете Уолта.

– Полет прошел нормально? – спросил он. – Вы выглядите...

– Угу, измочаленным, – закончил я.

Уолт улыбнулся, будто ждал этого слова. Усталость чувствовалась и в его улыбке, он тоже умел вкалывать.

– Какие новости из «Снэйл экспресс»? – спросил я.

– Они охотно пошли нам навстречу. – Он достал из стола лист бумаги. – Беда только в том, что в те дни тридцать пять их грузовиков работали в тех штатах и могли на развилке свернуть на запад. – Он протянул мне список. – Работа надолго.

Я посмотрел на список имен и адресов, а потом на часы.

– Думаю, нам надо проверить все.

– Я так и знал, что вы это скажете. – Уолт заметно помрачнел.

– Я, пожалуй, начну, если вы не возражаете. – Я улыбнулся. – Не знаете, где могут быстро сделать увеличенные отпечатки с негативов? – Уолт кивнул. Я протянул ему негатив: – Пара в левом верхнем углу. Парень и девушка. – Он опять кивнул. – Есть еще носовой платок. – Я достал его. – Вы не будете против, если я попрошу вас обойти все кабинеты на этом этаже и спросить, какие ассоциации вызывает у людей этот платок?

Уолт с любопытством взял белый квадратик ткани.

– Медведь Йоги. Что это значит?

– Платок принадлежал девушке, которая, вероятно, знает о Крисэйлисе больше, чем ей следует. Той девушке, что на негативе.

– Найти ее – это почти что найти лошадь? – Уолт недоверчиво и одновременно взволнованно смотрел то на меня, то на платок.

– Может быть.

– Тогда я начну, – с порога бросил он. – Увидимся.

Я принялся изучать список. Люди из «Снэйл экспресс» добросовестно выполнили поручение. К большинству имен прилагалось два адреса, старый и новый. В списке указывались дата и место следования грузовика, гараж, где его проверяли после поездки. И номера телефонов – несколько на Восточном побережье и несколько – на Западном.

Постепенно я приближался к концу списка. С длинными паузами, когда новые жильцы искали новый номер телефона прежних. Я представлялся как сотрудник «Снэйл экспресс», который хочет знать, удовлетворены ли переезжавшие клиенты обслуживанием и есть ли у них предложения или жалобы. Я выслушал больше похвал, чем критики, и обзвонил двадцать семь человек, нанимавших в те дни фургоны для перевозки мебели.

Когда я догрызал один из карандашей, Уолт вернулся и спросил, что делать дальше. Стрелки показывали ровно три часа. Он остался без ленча, но принес большой белый конверт и осторожно открыл его. Шесть увеличенных отпечатков верхнего левого угла негатива Питера. Различных размеров. От почтовой открытки до больших – девять на семь дюймов. На маленьких лица получились четко, на сильно увеличенных – расплывчато.

– Фотограф обещал, что вечером сделает столько, сколько вы хотите, но ему нужно знать, какого формата.

– Попросите его шесть вот таких. Размером с открытку.

– Хорошо. – Уолт снял трубку, нажал кнопку и передал мое пожелание.

Парень и девушка стояли рядом, их головы были слегка повернуты налево, в ту сторону, где мы сидели под зонтом от солнца. Они почти одного роста. Лица спокойные, приятные и в чем-то похожие. У парня волосы темнее. Клетки на рубашке парня получились очень четко, и было видно, что одна пуговица или не застегнута, или потерялась. У девушки на запястье виднелись часы с очень широким браслетом. Когда она держалась руками за столб, часов у нее на руке не было.

– Обычные американцы. Молодые. Ну и что?

– Что вам удалось узнать про платок?

Уолт достал квадрат белой ткани.

– Пятнадцать человек объяснили мне, что это медведь Йоги. Десять понятия не имеют, что это такое, шестерым пришли на ум непристойные предположения, одному – Йеллоустонский парк.

– Одному – что?!

– Йеллоустонский парк.

– Почему Йеллоустонский парк?

– Там живет медведь Йоги. На детских картинках пишут «Джеллистоун», но вообще-то правильно Йеллоустон.

– В Йеллоустоне все еще живут настоящие медведи?