– В сторону! – кричу, вспомнив о стрелятеле.

И нажимаю спуск, целиться здесь не нужно, не промахнусь.

Коридор мгновенно очищается. Отрубов даже не на куски, в слизь размазывает. Этакое донельзя вонючее болотце, в которое если случайно вступишь, до конца жизни не отмоешься.

Отрубы больше не лезут, только злобно визжит кукловод где-то внизу. Тварь необходимо добить, иначе наберет новый отряд, и все повторится. Подхватываю лук, перепрыгиваю через вонючую лужу, едва не поскользнувшись.

– Куда? – кричит вслед Релли, но я не останавливаюсь.

Перепрыгиваю ступеньки, спотыкаюсь об уложенных на лестнице отрубов. За спиной торопливые шаги, кто-то из спутников не желает оставлять меня наедине с ночной руиной. Это хорошо, будет кому спину прикрыть, кукловод, говорят, тварь хитрая и жутко коварная. Кстати, куда он запропастился? Судя по воплям, был вот здесь, на этом пролете… Резко поворачиваюсь, встревоженный колебанием воздуха, пропускаю над плечом что-то острое, вроде охотничьего дротика. Под ноги подворачивается обугленный отруб, не опасный уже. Теряю равновесие, кукольник толкает меня в грудь, и я падаю. Слышу торопливые шаги, и сверху и снизу, вскакиваю. Так и есть – кукольник сбежал, а мне на помощь поспешает Дон собственной персоной.

Одним прыжком преодолеваю лестницу, выскакиваю на улицу. В отдалении наблюдаются фигуры, подозрительно похожие на отрубов, движутся медленно и хаотично. А вот кукольника не видно. Не верю, далеко сбежать не мог, времени не было. Затаился снова, погань, ждет момента, чтобы вогнать мне в пузо что-нибудь острое или же ускользнуть и привести новых кукол.

Возле меня возникает Дон, лицо сосредоточенное, в руках лук.

– Ушел? – спрашивает. Качаю головой:

– Не должен. Прячется, погань дохлая.

Эльф неторопливо озирается по сторонам. Точь-в-точь как я, когда местность прослушиваю, только делает он нечто совсем другое. Я примерно представляю что – тени рассматривает внимательно, понятно же, что кукольник в одной из них скрылся, только узнать бы в какой.

Дон неторопливо кладет на тетиву стрелу и вдруг стреляет. Ни вопля, ни стона, только валится беззвучно на камень мостовой тело кукольника. Вторично и окончательно мертвого – после эльфийских стрел не встают.

– Пошли? – буднично предлагает эльф, и я согласно киваю. Не на улице же стоять, в самом деле.

Небо где-то к востоку озаряется вспышкой, затем еще раз, еще. Кто-то еще (да герры, некому больше) ведет бой с ожившими мертвяками. Но поспешать им на помощь мы не будем. Вливаться в патрулирующую улицы армию мертвяков у меня нет никакого желания.

Дон, поморщившись, добывает стрелу из тела кукольника. Это правильно, такими темпами нам скоро стрелять нечем будет. Потому и я задерживаюсь на лестнице, заново наполняя колчан. В коридоре можно не искать – стрелятель не оставил ничего.

Господа маги с интересом разглядывают отрубов – тех, что были пришпилины сосульками к потолку. Медвежонок, перегнувшись через подоконник, выворачивает желудок. Правильно говорят, на ночь есть вредно. А вот на улицу – зря, совсем незачем мертвяков приманивать. Не знаю, как уж они живых чуют, но лишний след лучше бы не оставлять.

Тишины, что так раздражала меня днем, больше нет. И знаете что? Лучше б она осталась. Далекое шарканье обломов, ленивый бой барабанов, приглушенные взрывы (кажется, герры нашли себе убежище и теперь отбиваются от мертвяков) – не лучшая колыбельная для уставших людей. А возможно, и для эльфа тоже.

Оставаться в занятой нами комнате на остаток ночи невозможно. Вонь непереносима, режет глаза, дышать совершенно нечем, несмотря на два окна. Посовещавшись, решаем занять такую же комнату в левом крыле, располагаемся. Релли сразу ложится спать, заняв единственную кровать, господин Излон дежурит. Устраиваюсь на полу, подложив под голову мешок, закутываюсь в плащ. Рука ложится на лук, так спокойнее. И – засыпаю тут же, проваливаюсь в сон с головой.

Просыпаюсь от похлопывания по плечу, надо мной склоняется эльф.

– Выспался? – спрашивает.

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Да, как ни странно, выспался.

– Не лезли больше? – спрашиваю в ответ.

– Мы же кукловода прикончили, – усмехается эльф.

А вот чужой славы мне напрочь не надо.

– Не мы, а ты, – уточняю я.

– Нет, – уверенно говорит Дон. – Если б ты не выскочил, мне бы и в голову не пришло его преследовать. То есть потом сообразил бы, но толку-то? Так что именно мы, Охотник.

– Ладно, – говорю, – пусть так. Спать ложись, не болтай попусту.

– А ты следи в оба, – ухмыляется эльф, и я ощущаю, что стеночка неприязни между нами куда-то подевалась непонятным образом.

Может быть, брат на то и рассчитывал, посылая с нами не кого-нибудь, а именно Дона? Да, он лучший разведчик, но намного ли хуже другие, откровенно говоря? Сомневаюсь.

В комнате зябко, особенно после жаркого дня в каменном лабиринте Руины. Закутываюсь в плащ, сажусь напротив двери, лук на коленях. Дежурство господина Излона, что вызывало у меня наибольшие опасения, слава Звелу, уже миновало. А Медвежонок заступит перед самым рассветом, нежить в это время уже не так активна, ищет, куда бы забиться на солнечное время, в точности как мы на ночь укрытие искали. Не любят отрубы солнца, крепко не любят. Говорят, если кого из них утро застанет, сразу превращаются в простой разложившийся труп и больше уже не встают. А вот костяков солнце обжигает не до смерти. Если их задержать, все же помрут, да кому это надо, мертвяков останавливать.

Что насторожило меня, я не понимаю. Однако тут же разворачиваюсь, вскидывая лук. И успеваю заметить движение за окном. Тень закрывает крупные звезды, я натягиваю тетиву и сразу же опускаю лук. Не попасть. Я не вижу, в кого стрелять. Незваный гость почти беззвучно скользит в небесах, я слышу только шорох крыльев, слабый, на грани восприятия. Поворачиваюсь спиной к двери, так, чтобы видеть оба окна. Никого. Кем бы ночной пришелец ни был, он либо улетел, либо затаился, ожидая подходящего момента. Закрываю глаза, проверяю местность. На всякий случай, вдруг да крылоклюва случайно занесло. Хотя вряд ли, они по ночам не летают.

Против ожидания, кого-то обнаруживаю. Не клювокрыл точно, но и нежитью птичка не является. Точнее сказать не могу, внутреннее зрение не позволяет видеть, только ощущать присутствие. Чтобы распознать тварь, надо не единожды с ней столкнуться. Эта же мне никогда не попадалась, чем угодно клянусь. И оттого куда более опасна, я не знаю ее повадок, не знаю, чего от нее ждать. Ясно одно – добра от обитателей Руины нам не увидеть.

Сижу, закрыв глаза, лук на коленях. Тварь наблюдает за нами, я в этом уверен. Пусть думает, что я сплю, лучше для нас, если нападет сейчас, когда я готов.

Нечто с крыльями не торопится, сидит на крыше соседнего дома. Ничего, я не тороплюсь, охотник должен уметь ждать. Я – умею. Мои нервы не дрожат, как натянутая тетива, я спокоен и расслаблен. Не боюсь опоздать, едва тварь соберется напасть, я тут же почувствую.

Так и сидим, долго, очень долго – я на полу, ночной гость на крыше. Оба настороже, готовы к схватке, которая для кого-то одного может оказаться последней. Кто бы ни сидел там, на крыше, ждать он умеет. Достойный противник, настоящий охотник, уважаю. И не боюсь, нисколечко не боюсь. Это моя жизнь, сколько раз приходилось сидеть вот так в засаде и ждать, пока противник проявит себя либо охотником, либо дичью. Третьего ведь не дано, либо – либо.

Времени не существует сейчас. Только игра, где никто не хочет делать первый бросок. Кто начинает – тот проигрывает, не всегда, но достаточно часто, чтобы это стало правилом. Я – охотник. Я – умею ждать.

И только когда тварь поднимается в воздух и неслышно исчезает в предрассветной тьме, я понимаю, что отдежурил не только за себя, но и за Медвежонка.

Поднимаю всех (включая господина Излона и исключая Релли) пинками. Я не в настроении, азарт ожидания поединка сходит на нет, наваливается усталость. Чувствую себя разбитым, как старый глиняный горшок, раздражает буквально все, от мрачных стен мертвого дома до сонных лиц спутников. Эльф бормочет что-то спросонок о грубости и бесцеремонности всего рода людского, за что получает второй пинок, более чувствительный. Чтобы врать неповадно было. Вовсе мы, люди, не грубые и не бесцеремонные, просто очень чувствительны к разного рода несправедливости. Особенно к той ее разновидности, которая позволяет остроухим сладко похрапывать, когда кое-кто (куда более заслуживший сон) чутко стоит на страже.