— Мы не думали, что задержимся… Но когда я увидела, что волчица, которую я убила, кормила детенышей, то решила, что должна отыскать их.

— Ну и какое тебе дело до этого? Волки все время умирают, Эйла! — Он начал выговаривать ей, но сквозь назидательный тон пробивалась тревога за нее. — Это глупо — ходить по волчьему следу ради такого вот щенка… А если бы набрела на волчью стаю? Они бы тебя убили… — Джондалар был вне себя от тревоги, а теперь вместе с чувством облегчения пришла неуверенность — и в то же время вырвалось наружу подавленное раздражение.

— Мне есть дело, Джондалар! — вспыхнула она, бросаясь на защиту волчонка. — И я не глупая. Я, если хочешь знать, стала охотиться на хищников прежде, чем на кого бы то ни было. И я знаю волков. Будь хоть какое-то опасение, что их там целая стая, я никогда бы не пошла по следу. Стая уж позаботилась бы о волчатах.

— Ну и что. Пусть даже это был одинокий волк, но как можно целый день рыскать за каким-то волчонком? — Джондалар повысил голос. Он сбрасывал накопившееся напряжение и в то же время хотел убедить ее больше не предпринимать ничего подобного.

— Кроме этого волчонка, у его матери никого не было. Я не могла обречь его на голодную смерть — ведь это я убила его мать. Если бы обо мне в детстве никто не заботился, я бы погибла. Потому и я должна заботиться — даже о волчонке. — Эйла тоже повысила голос.

— Это разные вещи. Волк — это животное. Ты что, совсем ничего не понимаешь? Можно ли рисковать собственной жизнью ради какого-то волчонка?! — воскликнул Джондалар. Он, кажется, не в силах был ни в чем убедить ее. — Не такая сейчас погода, чтобы целый день разгуливать.

— Все я понимаю, Джондалар, — ответила Эйла, В глазах ее вспыхнул настоящий гнев. — Я-то вчера уже выходила из дому… Думаешь, я не знаю, какая нынче погода? Думаешь, я не чувствую, когда моей жизни угрожает опасность? Пока мы с тобой не встретились, я сама заботилась о себе и сталкивалась с вещами куда более страшными. Я даже о тебе заботилась, если помнишь. И я не нуждаюсь в твоих нравоучениях — что, дескать, я глупая и ничего не понимаю.

Люди, столпившиеся у очага Мамонта, по-своему реагировали на разгоревшийся спор: они беспокойно улыбались и явно хотели как-то сгладить ссору. Оглядевшись, Джондалар увидел несколько человек, улыбающихся и болтающих друг с другом; и лишь один — темноволосый мужчина с горящими глазами — стоял поодаль от остальных. Не было ли в его широкой улыбке оттенка снисходительности?

— Ты права, Эйла. Ты во мне не нуждаешься, правда? Ни для чего… — бросил Джондалар и, завидев приближающегося Талута, добавил: — Не будешь возражать, если я перейду в кухонный очаг? Попытаюсь никому не мешать…

— Нет, конечно, я не буду возражать, но…

— Отлично. Спасибо, — отрезал он, забирая свои вещи и одежду с лежанки, которую он делил с Эйлой.

Эйла была поражена. Неужели Джондалар и впрямь собирается спать теперь отдельно от нее? Она готова была умолять его остаться, но гордость сковала ей язык. Они разделяли ложе, но не разделяли Даров Радости с тех пор, как она убедилась, что Джондалар ее разлюбил. А если он ее не любит, она не должна удерживать его, хотя бы у нее все внутренности выворачивало от горя и страха.

— Возьми уж и свою долю пищи, — сказала она, глядя, как он скатывает и взваливает на спину свои вещи. И, пытаясь все же смягчить разрыв, она прибавила: — Хотя я не знаю, кто будет теперь тебе готовить. Это ведь не настоящий очаг.

— А кто, ты думаешь, готовил мне, пока я был в Путешествии? Дони? Я как-нибудь сам, без женщины, могу о себе позаботиться. Сам себе приготовлю! — С меховыми шкурами он прошел через очаг Лисицы и Львиный очаг и опустил свою постель рядом с мастерской, где изготовлялось оружие. Эйла глядела ему вслед, не желая верить собственным глазам.

Слух об их расставании мгновенно распространился на стоянке. Диги, едва услышав новость, показавшуюся ей неправдоподобной, поспешила вниз по переходу. Пока Эйла кормила волчонка, они с матерью негромко беседовали в очаге Зубра. Диги, которая тоже переоделась в сухое платье, выглядела слегка виноватой и в то же время уверенной в своей правоте. Да, им не стоило уходить так надолго: во-первых, это опасно, во-вторых, о них беспокоилось все стойбище. Но иначе нельзя было. Тули хотела поговорить и с Эйлой тоже, но сочла это неуместным — особенно после беседы с Диги. Эйла ведь предлагала Диги самой вернуться на стоянку, перед тем как пуститься на безрассудные поиски волчьего логова, да и потом обе они — взрослые женщины, вполне способные за себя постоять. А все же Тули в жизни так не беспокоилась о дочери.

Неззи поторопила Трони, и они вдвоем быстренько наполнили тарелки горячей снедью и принесли их к очагу Мамонта — для Эйлы и Диги. Может, когда они наедятся и смогут рассказать толком, что там с ними приключилось, все объяснится.

В ожидании, когда молодые женщины насытятся и согреются, все старались не задавать вопросов. Хотя Эйла и проголодалась, съесть кусок мяса стоило ей немалых усилий. Она не отрываясь смотрела в сторону, куда ушел Джондалар. Все остальные тем временем устремились в очаг Мамонта, предвкушая историю о редкостных, необыкновенных приключениях, которую после можно будет по многу раз рассказывать и пересказывать. Какая бы тяжесть ни лежала у нее на душе — всем им не терпелось узнать, как это так случилось, что она вернулась в стойбище с волчонком.

Диги начала с белых лис, попавших в капкан и унесенных или объеденных каким-то зверем. Она теперь не сомневалась, что тут поработала та самая черная волчица, слабая и голодная, неспособная охотиться на лошадей, оленей или туров. Эйла заметила, что, должно быть, волчица шла по следам Диги от ловушки к ловушке. Диги прибавила, что Эйла хотела раздобыть подходящий мех, чтобы оторочить рубашку, предназначенную кому-то в подарок, но не из белого лисьего меха, и поэтому стала выслеживать горностаев.

Джондалар, появившийся, когда Эйла уже начала свой рассказ, старался тихонько, не обращая на себя внимания, сидеть у дальней стенки. Чувствуя раскаяние, он уже начал было упрекать себя за то, что ушел так поспешно; но, услышав последнее замечание Диги, ощутил, как кровь отхлынула от его лица. Если Эйла задумала смастерить для кого-то одежду из белого меха, и притом не из лисьего, — это, должно быть, потому, что она уже дарила этому человеку одежду из лисьего меха. А он знал, кому она сделала такой подарок на церемонии приема в племя. Джондалар закрыл глаза и сжал кулаки. Ему не хотелось даже думать об этом.

Ранек тоже задавался вопросом, кому предназначался этот подарок. Он подозревал, что Джондалару, но ему хотелось, чтобы это был кто-то другой… Может быть, даже он. Но в любом случае она подала ему хорошую мысль. Для кого бы ни задумала она свой подарок — для него или для кого-то другого, — он сам вправе сделать подарок ей. Он помнил, как понравилась ей лошадка, которую он ей подарил, и мысль о том, чтобы вырезать для нее еще какую-нибудь фигурку, согревала его сердце.

Волчонок заскулил во сне, и Эйла, сидевшая на краю лежанки, потянулась к нему и успокаивающе погладила. За всю недолгую жизнь ему бывало так тепло и спокойно, только когда он был под боком у своей матери; а она часто оставляла его одного в темном и холодном логове. Но Эйла взяла его из этого безрадостного места, где ему было так страшно, где он был так одинок, и дала ему тепло, пищу, чувство защищенности. От ее успокаивающего прикосновения он сразу же затих, даже не успев проснуться.

Эйла не мешала Диги расписывать их приключения, лишь изредка вставляя замечание или разъяснение. У нее не было сейчас настроения рассказывать что-то, и ее даже забавляло, что повествование ее подруги сильно отличалось от того, что поведала бы она сама. Не то чтобы Диги искажала историю, просто она воспринимала все с несколько другой точки зрения, и некоторые ее впечатления поразили Эйлу. Ей самой положение вовсе не казалось таким опасным. Диги испугалась волка гораздо сильнее; кажется, она не понимала этих зверей по-настоящему.