Он подумал о недавних Гостях, что под палубой, и словно шепоток пролетел по его гнилой, источенной молью душонке: "возможно, в этот раз мы поймали кое-кого стоящего". Того, кто зальет горло Рулада кровью, еще и еще раз…

А потом, еще и еще раз, раздастся ужасный крик…

"Мы сделали, но не сделали, и так оно и будет. Вечно.

Я никогда не вернусь домой".

Глазами цвета выветренного гранита командующая летерийскими Морскими Силами Атрипреда Яни Товис, известная среди подчиненных как Полутьма, посмотрела на больного. В трюме было сыро, от окружающих киль лужиц блевоты и маслянистой грязи нестерпимо воняло. Каждый удар о волну рождал в корпусе треск и стон. Раскачивались фонари, заставляя тени метаться по углам. — Эй, — сказала она. — На, пей.

Мужчина поднял голову. Его глаза казались цвета китового жира. — Пить? — Само это слово, должно быть, вызвало новые позывы к рвоте; однако он мужественно боролся с невольным позывом.

— Я говорить на твоем язык плохо. Пей. Два глоток. Жди, потом еще.

— Не удержу, — ответил мужчина.

— Неважно. Два, чувствовать хорошо. Потом еще. Болесть уйдет.

Трепещущей рукой он взял матовую бутылочку.

— Цеда делать, — сказала Полутьма. — Делать поколения назад. Болесть уйдет.

Он глотнул, и еще. Замер, перекатился на бок. Последовали кашель и хрипы. Потом: — Возьмите меня духи! И точно.

— Лучше?

Кивок.

— Пей остаток. Я стою тут.

Он выпил и сел, прикрыв глаза. — Лучше. Да, лучше!

— Хорошо. Теперь иди к нему. — Она показала в сторону носа, где в двадцати шагах скорчился у выступа другой. — Преда Томад Сенгар сомневаться. Поборник не переживать путешествия. Не есть и пить. Отброс. Иди к нему. Ты утверждать его мастерство. Мы видеть иначе. Мы видеть одна слабость.

Лежащий в проходе не желал встречаться с ней взором. Однако медленно сел, неловко встал. Пошатнулся и выпрямился, широко расставив ноги. Сплюнул на ладони, покатал шарик слюны и втер в волосы.

Затем Таралек Виид поднял взор. И нахмурился: — Теперь ты сама кажешься больной. Что такое?

Полутьма покачала головой. — Иди. Преду надо убеждать. Или он бросить вас на сторону.

Гралийский воин неуклюже пошагал по проходу. С обеих сторон виднелись прикованные к веслам фигуры. Темно-серые, как и их захватчики, высокие, с чертами, явно показывающими эдурское происхождение — однако они гниют в собственном дерьме. Сонные, безнадежные взоры провожали Таралека к носу.

Гралиец склонился и тронул Икария за плечо. Джаг вздрогнул.

— Друг мой, — прошептал гралиец. — Знаю, что не болезнь плоти тревожит тебя. Это болезнь духа. Борись с ней, Икарий.

Джаг скорчился, прижав грудь к коленям, обхватив ноги руками — поза напоминала Таралеку о похоронных обычаях эрлийцев. Он долго не отвечал; затем по телу прошла судорога. — Я не могу сделать этого, — сказал Икарий, поднимая отчаянный взор. — Я не хочу… я не желаю убивать НИКОГО!

Таралек потер нос. "Духи подлые, напиток Полутьмы творит чудеса! Я смогу". — Икарий. Погляди на трюм. Погляди на этих грязнуль. Им сказали, что пришли освободители. Они уверовали, что Эдур спасут их. Но нет. Нечистая кровь. Разжиженная кровь — и вот они рабы! Падшие, забывшие свою историю, славу прошлого — но какую это славу, интересно мне? Погляди на них! Что за демоны эти Эдур и их клятый император? Кто они, чтобы так обходиться с родичами?

Теперь скажи, Икарий, что я принес тебе? Скажи!

Взгляд воителя блуждал, в нем читались ужас и нечто еще. Отблеск дикости. — То, что увидели мы, — зашептал он. — За то, что они сделали…

— Месть, — кивнул Таралек Виид.

Икарий уставился на него, словно тонущий. — Месть…

— Но этот шанс может уйти, Икарий. Преда потерял веру в тебя — в меня — мы перед опасностью оказаться в пасти акул…

— Они просят убить императора, Таралек Виид. Бессмыслица…

— То, чего они просят, — оскалился гралиец, — и то, что ты дашь им — разные вещи.

— Месть, — сказал Икарий, словно пробуя слово на вкус, и прижал руки к лицу. — Нет, нет. Не для меня это. Слишком много крови — от еще одного потока пользы не будет. Я не буду отличаться от них! — Он резко схватил Таралека и подтянул к себе. — Не видишь? Новые невинные жизни…

— Невинные? Ты глупец, Икарий. Ты не понимаешь? Невинность — ложь! Никто не невинен! Ни один! Покажи мне, что я заблуждаюсь. Я умоляю тебя! — Он с трудом повернулся в железной хватке Джага и ткнул пальцем в скорченных рабов: — Мы оба видели, не так ли? Вчера! Двое дураков душили третьего — Икарий, они все были в кандалах, умирали от голода! Какая-то старая ссора, старая дурость нашла выход. Жертвы? О да, нет сомнений! Невинные? Ха! Поразите меня духи земли и неба, если я сужу ложно!

Икарий смотрел на него. Пальцы медленно разжимались, отпуская кожаную куртку.

— Друг мой, поешь. Храни свою силу. Империя Тисте Эдур — извращение, ею правит безумец, искусный лишь с мечом. Он желает, чтобы и слабый и сильный склонялись перед ним. Бросить вызов сильному — накликать порабощение и гибель. Тебе ли не знать? Ты и ты один, друг Икарий, наделен способностью уничтожить это извращение. Ты рожден ради этого. Ты последнее оружие правосудия — так не сдавайся напору неравенства. Питайся тем, чему стал свидетелем — что видели мы оба — тем, что мы еще увидим в этом путешествии. Питайся, питая правосудие в себе — пока оно не заблестит ослепительной силой. Икарий, не позволяй жутким Эдур сломить тебя. Именно этим они и заняты.

Сзади раздался голос Полутьмы: — Преда подумывать проверку. Для твоего воина.

Таралек поворотился к ней: — Что это значит? Какая проверка?

— Мы вести много войн. Мы идти путями Хаоса и Тени.

Глаза гралийца сузились: — Мы?

Она скривила губы: — Эдур править Летером. Они вести — летерийцы обязаны следовать. Эдурские мечи проливать реки крови, а за кровью литься рекой золото. Верные становиться богатыми, очень богатыми.

— А неверные?

— Их сажать на весла. Они Должники.

— А ты, Атрипреда? Ты верна им?

Она помолчала, сказав через полдюжины ударов сердца: — Каждый поборник верить, что Император упасть от его меча. Вера и истина — разные вещи, — произнесла она, странно переиначив слова Таралека. — Я верна тому, что истинно. Преда придумать проверку.

— Отлично, — ответил гралиец. Он невольно затаил дыхание, ожидая протеста Икария. Но тот смолчал. "Ага. Хорошо".

Женщина ушла. Ее кольчуга хрустела, словно брошенные в песок монеты.

Таралек смотрел ей в спину.

— Она таится, — грустно, тихо произнес Икарий. — Но душа в ней умирает.

— Ты думаешь, друг мой, — сказал гралиец, поворачиваясь к Джагу, — что она одна страдает молча? Она одна трусит, у нее одной гордость попрана необходимостью?

Икарий качал головой.

— Подумай о ней, когда дрогнет твоя решимость. Друг, помни о Полутьме. И всех, кто подобен ей.

Тусклая улыбка. — Ты сказал, нет невинных.

— Здравое наблюдение, вовсе не отвергающее правосудия.

Взгляд Джага скользнул вниз, сосредоточившись на грязных планках помоста. — Нет, — уныло прошептал он, — Нет, не отвергающее.

На каменных стенах выступила роса — будто свидетельство невыносимого давления на мир. Появившийся словно ниоткуда мужчина замер. Серый плащ с капюшоном делал его трудноразличимым в полутьме, но существа, ставшие свидетелями его прихода, были слепы и равнодушны. Только черви извивались в изодранных, гниющих телах, разбросанных по узкому коридору.

Вонь была невыносимой. Котиллион находил ее подозрительно знакомой и привычной — словно это запах самого существования. Были времена — он почти уверен — когда он знал неподдельную радость… но воспоминания об этих временах потускнели и казались ностальгическим самообманом. У людей все так же, как у цивилизаций: каждый индивид тоскует по невозвратному "золотому веку" истинного мира и благополучия.