— Это мой новый взвод, мне и решать. — Она покосилась на подчиненных. — Балгрид — колдун. И Тавос Понд тоже. — Скривилась на названных солдат: — Не люблю магов, они вечно пропадают, когда нужно о чем-то спросить. — Затем скользнула взором по двум последним. — Навроде — сапер, этим все сказано. Замазка — наш целитель. Остаются… вы двое.

— Отлично, я капрал, — сказал Нерв.

— Постой. Я хочу быть капралом! Сержант, я от него приказов не приму. Никогда. Я получил все мозги…

Нерв фыркнул: — Но ты не знал, что с ними делать, и выкинул.

— Ты жирный врун…

— Тихо! — Хеллиан потянулась за мечом, но вовремя всё вспомнила и схватилась за нож. — Еще одно слово, и я зарежу. Себя.

Взвод уставился во все глаза.

— Я женщина, и в нас, женщинах, главное — как мы обращаемся с мужиками. Вы мужики. Дайте лишь повод, и я воткну нож себе в руку. Или ногу. Или отрезать сосок? Вам, ублюдкам, придется с этим жить! До конца дней вы будете жить с сознанием, что Хеллиан изуродовала себя по вашей, жопы эдакие, вине!

Молчание.

Хеллиан с улыбкой вложила нож в ножны. — Хорошо. Итак, Нерв и Увалень, я решила. Вы оба капралы. Вот так!

— Но если я захочу ему приказать…

— Лучше не хоти.

Увалень поднял палец: — Стой. А если мы отдадим разные приказы одновременно?

— Не волнуйтесь, — вмешался Навроде, — мы вас слушать все равно не станем. Оба идиоты, но сержант сделала вас капралами. Отлично. Плевать. Идиоты — лучшие капралы.

— Ну и хорошо, — встала Хеллиан. — Дело сделано. Никому не разбредаться, капитан хочет видеть нас готовыми к маршу. — Она пошла к холму, чтобы подумать.

Капитан утащила Урба и сделала сержантом. Безумие. Похоже, правило "идиоты — лучшие капралы" распространяется и на сержантов; но тут ничего не поделать. Нет, можно пойти и зарезать его. Но возникнут осложнения. Урб большой парень, и спрятать труп будет трудно. Поблизости некуда, как подумала она, осмотрев склон с россыпью камней и битых горшков.

Нужно найти селение. Она сможет обменять нож… нет, не сможет — это сделает пустяшными ее угрозы, взвод взбунтуется. Но в следующий раз она придумает новое оружие. Пообещает выцарапать себе глаза ногтями. Как-то так. Она опустила взгляд: от ногтей остались огрызки. Что за беспорядок…

— Смотрите на нее, — говорил Навроде. — Приказала не разбредаться, а сама? Разбрелась. Нашла себе холм. Для чего? Похоже, чистит ногти. Ох, они обломаны! Боги, у нас в сержантах настоящая женщина. О Худ…

— Она не настоящая, — ответил Нерв. — Сапер, ты ее не знаешь. А вот мы, я и Увалень, мы первыми пришли в клятый Картульский храм, когда случился тот кошмар…

— О чем это ты? — спросил Балгрид.

— Кто-то вошел и вырезал всех жрецов Д'рек, и мы первыми это обнаружили. Вы же знаете, каково это. Мы дежурили по кварталу. Но как мы могли дежурить внутри храмов? Так что вина не наша. Но давно ли империей правят справедливость и здравый разум? И нас сослали. Наверное, чтобы мы погибли и правда не вышла нару…

— Как раз вышла, — сказал Тавос Понд, все это время чесавший лицо под заскорузлыми бинтами.

— Так о чем вы? — снова спросил Балгрид. — И что там делала сержант?

Навроде глянул на Замазку: — Он оглох. Сделай что-нибудь!

— Слух вернется, — дернул плечом целитель. — Потребуется время.

— И все равно, — продолжил Нерв. — Она не настоящая женщина. Она пьет…

— Точно, — вмешался Увалень. — Но почему пьет? Потому что боится пауков!

— Неважно, — сказал его брат. — А теперь она стала трезвой. Это плохо. Слушайте, вы все…

— Что? — заорал Балгрид.

— Слушайте, вы, все, кроме него. Нужно держать ее под мухой, и все будет ладком…

— Идиот, — отозвался Навроде. — Может быть, вы не поймали убийцу жрецов, потому что она была пьяной. В И'Гатане она сделала что надо, правильно? Без нее мы все погибли бы…

— Это в прошлом. Погоди, сержант… То есть смотри — она над ногтями чахнет больше, чем над нами…

Принять в отряд тяжелых пехотинцев — трудное дело. Геслер не был уверен, что они вообще умеют думать. И что они вообще люди. Скорее нечто среднее между смертными Имассами и Баргастами. И вот у него четверо. Курнос, Острячка, Уру Хела и Поденка. Острячка, похоже, победит быка в перетягивании каната, к тому же она напанка — хотя удивительные синие глаза унаследованы от кого-то еще; а Курнос явно привык терять части тела, и трудно угадать, до чего дойдет дело после носа и уха. Уру — клятая кореланка, если бы не сбежала на борту купеческого судна, попала бы на Стену. Поденка… эта явно не слабее других, хотя и выглядит недалекой.

Панцирников тяжело подчинить. Нужно подумать, как формировать новую команду. "А вот Буяну они придутся по душе. Если он появится".

Может быть, перетасовка взводов и была разумным делом — но сержант не угадывал замыслов капитана. К тому же это прерогатива кулака Кенеба, а он, наверное, решит разделить ветеранов по разным взводам. Они все теперь бывалые. Да пусть у клятых офицеров головы болят! Сейчас его сильнее заботит тот факт, что все они без оружия и доспехов. Набегут два десятка повстанцев или даже обычных бандитов — и под солнцем пустыни забелеют новые малазанские кости. Нужно двигаться, нужно догнать клятую армию.

Его взор устремился в сторону западной дороги за холмами. Он заметил, что Хеллиан уже там. Странная баба, но должно в ней быть что-то… она провела солдат через всю мясорубку. На И'Гатан Геслер предпочитал не глядеть. Каждый раз возвращался образ: Правд хватает тлеющие тюки, бежит в дым и пламя… Скрипач и Каракатица бегут обратно, от неминуемого взрыва. Нет, не стоит оборачиваться и бросать последний взгляд на проклятый город.

Вынес ли он хоть что-то стоящее из этой битвы? "Леомен завлек нас всех, сделал город безвыходной сетью… но мы же нашли выход! Однако… сколько не успело убежать?" Капитан сказала. Больше двух тысяч, так. "Все, чтобы уничтожить несколько сотен фанатиков, которые, не будь нас, с радостью перебили бы друг дружку ради своих безумных идей. Дав убить малазан, мы подсластили им и так роскошный прощальный ужин. Все ради того, чтобы у какого-то бога засияли глаза.

Да полируй хоть какую безделицу — в конце концов она засияет".

Солнце подняло над горизонтом блестящий глаз. Время выступать.

Десять или еще больше детенышей, извивающихся и пищащих в сброшенном взрывом со стены ласточкином гнезде. Бутыл пялился на них, на гнездо в руках. Мамаша сидела на плече и явно задумывала ловкий прыжок — то ли к лишенным присмотра потомкам, то ли на шею мага.

— Успокойся, дорогая, — зашептал он. — Она мои не меньше, чем твои.

Рядом кто-то сдавленно фыркнул и захохотал.

Бутыл поглядел на Улыбу. — Ничего ты не понимаешь, жалкая овца.

— Не могу поверить, что ты потащишь с собой эту гадость. Ладно — ладно, она нас вывела. Так оставь ее здесь. Да ты не сумеешь их сохранить! Детенышей надо кормить, и ей придется рыться в отбросах. И где тут отбросы? Мы пойдем по пустыне, дурак.

— Мы справимся. Крысы — стайные животные. Да и отбросов хватит. Только Игатане нужно много еды. Это же сосунки.

— Стоп. Меня тошнит. В мире хватает крыс. Оставь большую, но детенышей отдай воронам.

— Она меня не простит.

Сидевший неподалеку Корик понаблюдал за ссорой и встал.

— Не уходи далеко, — сказал Смычок.

Полукровка что-то буркнул и побрел к северу, где край низины пятнали черные ямы. Встал на краю одной, поглядел вниз. Когда-то здесь добывали горшечную глину, а потом на поверхность выступила вода. Когда эти "колодцы" истощились, им нашли новое применение: бросали мусор, в том числе тела бедняков.

Ближайшие к стене ямы содержали лишь кости — высохшие, наваленные грудами, сохранившие полоски саванов.

Он еще постоял — и полез вниз по осыпающемуся краю.