Вереск встретил меня обычной своей тихой улыбкой. Такой знакомой, такой понятной и хорошей.

Я выдохнула незаметно и тоже улыбнулась ему в ответ.

...И словно опять провалилась на миг в свой странный сон, который никак не могла забыть. Сон да не сон. В глазах мальчишки сверкнули для меня глаза большого и сильного зверя. И почему-то вдруг отчетливо вспомнились шрамы на белоснежной спине. Глядя на него, я поняла, что эти шрамы, должно быть, существуют и наяву, вот только мне почти никогда не доводилось видеть Вереска без рубахи, а если и видела, то в сумерках, в темноте...

– Ну что? – спросила я, пряча все тревоги и сомнения за усмешкой: – Ты теперь настоящий шаман?

Он тоже усмехнулся, рассеивая наваждение. Посмотрел зачем-то на Кайзу, который не спеша расседлывал лошадь.

– Нет, ко’онечно. Куда мне пока... Просто получил посвящение. И новое имя...

– Какое? Какое?! – радостно запрыгала вокруг него Шиа. А Вереск смутился и отвел глаза.

– Аелан, – ответил за него Кайза, обернувшись. – Теперь его зовут Аелан.

Вот так.

Снежный хранитель.

– Красиво... – внезапно мой голос охрип больше обычного. – Везет тебе с именами, дружок.

Кончики его ушей смешно порозовели.

– Это потому что он сам красивый! – весело сказала Шиа и потянула Вереска за собой к тэну. – Идем скорее домой! Идем, Айю!

Я не смогла удержать улыбки.

Айю... Снежок.

Только маленькая девочка могла назвать его так, да еще и вслух Но мне понравилось.

Я перехватила ком с пеленками поудобней и пошла за ними следом, чувствуя, что шаги мои легки, а мысли прозрачны, как вода в холодном степном ручье.

0

Знаешь, любимая, за что я люблю степь? Здесь все просто. Просто, честно и понятно. Хотя и не легко, особенно, если ты – иноземец. Но мне Дикие Земли с малых лет стали родными, ведь я даже не помню, когда увидела впервые это море трав и людей с темными изогнутыми глазами. Мне казалось, они были в моей жизни всегда. И степной язык я впитала вместе с молоком матери, которая никогда не знала покоя, вечно ехала куда-то, в одиночку управляясь и с нашим маленьким фургоном, и с торговлей, и со мной.

Моя память о раннем детстве туманна, но несколько образов все еще можно разглядеть. В одном из таких воспоминаний я сижу верхом на огромном вороном коне с длинной гривой, в которой видны серебристые нити. Конь теплый, широкий, а я совсем маленькая, и кажется, что до неба можно достать рукой. Я вижу перед собой ковыль, подсвеченный утренним солнцем и далекие горы, а рядом – смуглого человека с длинным шрамом на щеке, который держит поводья. Он велит мне покрепче сжимать колени и ничего не бояться. И я не боюсь. По крайней мере, очень стараюсь, потому что когда земля так далеко, трудно не чувствовать себя крошечным существом на спине великана...

Я всегда была маленькой. Меньше всех. Даже мать шутя называла меня букашкой. Говорила, что я уродилась в свою бабку, которая, стоя, едва доставала макушкой до седла на конской спине. В детстве я этого недостатка не замечала, а когда подросла поначалу страшно злилась, что все кличут меня малышкой. Потом привыкла. Зато таким, как я, везде проще пролезть, спрятаться, найти себе местечко. А еще когда ты маленькая, любой парень может носить тебя на руках, даже самый хилый.

Если только он не калека...

Моя мать всегда презирала слабых мужчин. Помню ее небрежные слова, ее насмешки в их адрес. Помню, как решила для себя раз и навсегда, что никогда не свяжусь со слабаком.

И вот этот Вереск... Этот нелепый мальчишка с его увечными ногами, тихим спотыкающимся голосом и характером, про который говорят «блохи не тронет»... Разве могла я думать о нем всерьез? О нет, конечно же нет. Но кому, как не тебе знать, любимая, какова эта сила, влекущая нас к нашим магам... Кому, как не тебе.

Можно ли вынудить солнце вставать на западе? Можно ли заставить реку потечь вспять? А если это не река, а водопад? Могучий поток, который сносит все на своем пути, увлекает тебя за собой туда, где мир обрушивается в бездну... Мне казалось, если очень сильно бить лапами по воде, то эта сила не сможет затянуть меня в свои глубины. Я ошибалась. Но чтобы понять это, мне потребовалось время.

Много времени.

1

В самом конце лета, когда осень уже дышала на степь ночной прохладой, Рад наконец пополз. Это счастливое событие я отметила бутылкой феррестрийского, которую загодя припрятала в одном из рундуков фургона. Пополз он смешно, не на четвереньках, а скорее уж как ящерица или лягушонка. Похожим образом ползал Вереск, когда ноги его совсем отказали по весне. Но Вей сказала, что двое из ее шестерых детей начинали осваивать мир точно так же, и ничего – не только нормально ходить, но и бегать потом научились. Ее я тоже угостила винцом, а Вереску зачем-то сказала, что сопливым тут не наливают, хотя он в общем-то даже и не просил. Сама на знаю, что на меня нашло... День ото дня, месяц от месяца я все больше злилась на него, все чаще хотела ковырнуть побольней. Просто так. Просто, чтобы он не думал, будто в самом деле что-то для меня значит. Даже если мы спим под одной крышей.

По весне еще, почти сразу после того, как мальчишка получил свое первое посвящение, шаман сказал, что не гоже нам тесниться вшестером и велел перебираться в гостевой тэн. Это было здорово. Там я сразу стала сама себе хозяйка, хотя ели мы все равно все за одним столом и много времени проводили вместе. Зато по ночам я больше не боялась, что вопли Рада разбудят кого-то, кроме меня. Мы с сыном отлично устроились на женской половине, а Вереск спал на широком топчане в основной части. Он по-прежнему много помогал мне. Укачивал малыша, когда тот начал маяться, отращивая свои первые зубы. Забирал его по утрам, если мог. Возился с ним, как со своим родным... Иной раз меня оторопь брала, когда я смотрела на них двоих и видела меж ними неуловимое, невозможное сходство. Не внешнее, нет... Синеглазый и темноволосый мой сын ничуть не походил на Вереска. Он вообще ни на кого получился непохожим – сам по себе человечек. Но мне часто мерещилось, что их смех звучит одинаково и одинаково они смотрели на огонь, на воду и на меня...

Вереск никогда не пытался сделать шаг мне навстречу. Такой шаг, какой обычно делает мужчина, если хочет, чтобы женщина стала его. Он просто был рядом. Заботился обо мне и моем сыне. И молча сносил все мои нападки. А я ничего не могла с собой поделать... Меня злило в нем все – его доброта, терпение, готовность прощать. И чем больше он молчал и терпел, тем отчаянней мне хотелось вывести его из себя. Увидеть гнев в его глазах.

Не получалось. Самое большее, чего я могла добиться своими мелкими укусами, так это того, что он со вздохом уходил в шаманский тэн и оставался там, пока моя буря не затихала.

Видят боги, я даже хотела, чтобы он сделал хоть что-то! Посмотрел на меня иначе, обнял хоть раз по-настоящему!

Однажды это желание стало настолько нестерпимым, что я не удержалась и, в ответ на какую-то его спокойную речь просто взяла и швырнула в парня одной из цветастых подушек, что украшали наше жилье. Вышло как в тот раз с пеленкой – он не устоял на ногах и брякнулся на пол. На сей раз мне почему-то даже почти не было стыдно. И, чтобы окончательно заглушить чувство вины, я послала следом еще одну подушку. Он поймал ее и вдруг рассмеялся. Встал, неловко как всегда, и сказал: «Бросай еще. И посильней».

Подушек в нашем тэне было много. Я с наслаждением швыряла их в него, одну за другой. Иногда ему удавалось устоять на ногах, иногда он снова падал – прямо в эту мягкую кучу. И смеялся. Боги, как он смеялся... От этого его смеха – смеха мальчишки с ломающимся голосом – мне становилось легче. Но в то же время почему-то очень хотелось плакать.

Эта странная игра вскоре вошла у нас в привычку. И день ото дня Вереск все крепче держался на ногах и все чаще мог легко поймать подушку и послать мне ее назад, не потеряв равновесия.