— Аннели… — Эмори поднялся с кресла и сел на край кровати. — Я так жалею, что, сам того не желая, впутал тебя в эту историю, заставил страдать. Обладай я хотя бы четвертью тех достоинств, которые мне приписывают, я просто уехал бы из Уиддиком-Хауса и сам решал бы свои проблемы, вместо того чтобы возвратиться, следовать за экипажем Бэрримора, подходить к тебе в аллее — хотя ты не представляешь, как долго я там стоял, глядя на тебя, и как мне хотелось убить того молодого мерзавца за то, что он просто заговорил с тобой.

Она не подняла головы, не ответила ему улыбкой, и он снова вздохнул.

— Я поступил легкомысленно и эгоистично. Мне надо было уйти. Надо было бежать без оглядки, черт побери. И мне не следовало прикасаться к тебе. Ни тогда, в первый день на скалах, ни в ту ночь у тебя в комнате, ни позже в той таверне.

Аннели наконец подняла голову.

— Значит, ты сожалеешь о том, что произошло между нами?

— Нет, — сказал он, погладив ее руку. — Нет. Я ни минуты об этом не сожалел, мой ангел. И все же я не должен был этого делать, черт побери, потому что добром это не кончится. Мне тяжело будет расстаться с тобой. Но я обязан оставить тебя здесь, чтобы не подвергать риску. — Последние слова он произнес шепотом.

Ему так хотелось ее поцеловать. Он знал, что Аннели совершенно голая, и боролся с желанием запереть дверь, чтобы никто им не помешал заниматься любовью.

Аннели провела рукой по его шелковистым волосам.

— Я чувствую себя в безопасности только рядом с тобой. И не ты один в этом виноват. Я сама хотела близости с тобой и едва не умерла от желания. Ты считаешь, что поступил легкомысленно и эгоистично, но я ничуть не лучше тебя, потому что хочу твоих ласк, твоих поцелуев, твоих объятий. Хочу, чтобы ты любил меня хоть чуть-чуть, пусть даже в десять раз меньше, чем я тебя. — Голос ее дрогнул, и она покраснела под испытующим взглядом Эмори.

— Да, — произнесла она твердо. — Я тебя люблю И когда мы вместе, я ничего не боюсь. Он был потрясен.

— Аннели…

— Я тебе совсем безразлична? Ты ни капельки не любишь меня?

— Как, черт возьми, ты можешь так говорить? Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью.

— Это моя жизнь. Мой выбор. Разве не ты говорил мне тогда на скалах, что каждый имеет право на выбор?

— Но в данном случае речь идет о смертельной опасности, — сказал он севшим от волнения голосом. — Если бы сюда сейчас ворвались солдаты, бьюсь об заклад, им бы и в голову не пришло, что я удерживаю тебя против твоей воли. Ведь за тобой — Бэрримор и твой брат. И они будут защищать тебя независимо от того, верят они или не верят в твое похищение. Но стоит им узнать, что ты со мной заодно, и тебя посадят в железную клетку и отвезут в Ньюгейт, как обычного вора. Тебя обвинят в предательстве, установят, что ты так же виновна, как я, и никакие ссылки на ошибки молодости тут не помогут, как бы твоя семья ни старалась вызволить тебя. Топор палача тебе, разумеется, не грозит, но тебя могут выслать из Англии лет на десять и будешь где-нибудь в Австралии сажать репу, и это еще не самое худшее, если допустить, что за три месяца пути ты останешься в живых.

Аннели заметно побледнела, но глаз не отвела.

— Ты не стал бы так говорить, будь я тебе действительно небезразлична.

Он нахмурился и вздохнул.

— Думаю, сейчас не время для подобных разговоров.

— А я думаю, самое время, и если ты не согласен со мной, мне ничего не останется, как уйти. И ты никогда больше меня не увидишь, и тебе не придется мыть меня и приносить мне розовое масло. — В голосе ее звучало отчаяние. — Домой я ни за что не вернусь, хоть ты и веришь в благородство моего брата. Уж лучше сажать репу в Австралии, чем каждое утро за завтраком созерцать лицо моей матери. Есть еще один выход: броситься к ногам Бэрримора и умолять его о защите. Быть может, он согласится сделать меня своей любовницей. Бабушка Флоренс уверена, что он без ума от меня.

Лицо Эмори стало темнее тучи. Он не верил, что Аннели пойдет к Бэрримору. Однако ревность вспыхнула в нем с небывалой силой. Он представил себе Аннели обнаженной у камина, с рассыпанными по плечам волосами, а рядом с ней не себя, изнемогающего от страсти, а Бэрримора, ласкающего ее бархатное, блестящее от влаги тело.

— Он поверит в мое искреннее раскаяние, а когда у нас появится ребенок, смягчится еще больше и…

Эмори коснулся ее руки, и его обдало жаром. Понадобилась целая минута, чтобы он взял себя в руки и мог выдержать взгляд ее широко открытых синих глаз.

— ..и он увидит, какой послушной и покладистой я стала, — мягко закончила она.

— Послушной и покладистой? Интересно, когда именно ты решилась на такой важный шаг?

— Незадолго до встречи с вами, сэр. Эмори фыркнул.

— Ты бы ни за что не вышла за Бэрримора. Потому что знала, что он превратит тебя в рабыню и всю жизнь ты проведешь сидя взаперти.

— Но теперь, после того, что мне пришлось пережить и я чуть не погибла от пуль, а в почтовой карете вынуждена была сидеть рядом с жирным, противным мужчиной, от которого воняло чесноком и гнилыми зубами… я буду счастлива превратиться в рабыню Уинстона Перри, если только он согласится простить меня.

— И сделает тебя своей шлюхой?

— Да. Я и это стерплю.

— Ты хоть знаешь, что значит быть шлюхой? Аннели молчала, потому что не очень хорошо представляла себе значение этого слова, хотя часто слышала его от своего брата.

— Уверена, лорд Бэрримор объяснит мне, что это значит.

— Внизу в таверне полно мужчин, которые с удовольствием объяснят тебе, что значит быть шлюхой.

— Тогда приведи одного. Или двоих. — парировала она. — Полагаю, хорошая шлюха должна иметь большой опыт. Эмори прищурился, и у Аннели екнуло сердце.

— Ты не передумаешь? Она замотала головой.

— Даже если я привяжу тебя к кровати?

— Только если рядом со мной привяжешь и себя.

— Заманчивая перспектива, но… — Он замолчал, не сводя глаз с Аннели. Она повернулась, и одеяло сползло с нее, открыв груди.

— Но? — напомнила она ему. — Но… — Следующее слово он произнес шепотом и снова чертыхнулся, в растерянности запустив обе пятерни в свои густые волосы.

Она облизнула кончиком языка губы, наклонилась и нежно поцеловала его пальцы, которые он все еще держал в волосах, потом опустила голову, и они коснулись друг друга лбами.

— Жаль, что из-за меня столько неприятностей, — прошептала Аннели.

— А по-моему, ты этим пользуешься.

— Я могла бы этим воспользоваться, милорд, и стать такой же упрямой, как вы, если бы последовала вашему примеру.

— А теперь ты дразнишь меня, ничтожного и жалкого, который даже не в состоянии выгнать тебя за дверь.

— Скажи только, кого мне благодарить за столь ужасные черты твоего характера, и я с радостью это сделаю, — прошептала она, покрывая его лицо поцелуями.

Она встала на колени и, когда он положил голову ей на грудь, ощутила его горячее дыхание.

— Напомни мне, — пробормотал он, — поблагодарить Бэрримора, как только я его увижу.

— За что?

— За то, что он франт и дурак. За то, что слеп и не видит, что потерял из-за своих амбиций и дурацкие принципов. Он довольно симпатичный парень и наверняка мог бы покорить тебя каплей уважения и множеством поцелуев.

Она подарила ему улыбку, целуя его густую шевелюру.

— Но он ни за что не стал бы рисковать жизнью, чтобы принести мне розовое масло.

— Это пустяк. Мне только пришлось снова надеть эту чертову повязку и обойти несколько магазинов на берегу. Фиш, конечно, подумал, что я спятил, а Шеймас, ну…

Аннели погладила его плечи, сильные и широкие, сотканные, казалось, из одних мышц.

— Он наверняка все правильно понял. Эмори криво усмехнулся.

— Он спросил меня, отдаю ли я себе отчет в том, что делаю. И сказал, что, если и дальше так пойдет, я могу потерять с таким трудом обретенную свободу ради красивого ротика и шикарного тела.

— И что ты ему ответил?

— Я принес розовое масло, которое ты просила, не так ли?