— Лорд Бэрримор сказал мне то же самое по пути из Лондона.

Темные глаза смотрели на нее не моргая.

— Правда? Что еще он сказал?

— Что тебе есть что скрывать. Больше ничего.

— Благородно с его стороны. Пожалуй, придется изменить о нем мнение. Расскажи он все подробно, ты немедленно убежала бы от меня.

— Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь.

— Я и сам не понимаю. Тебе больше нравилось, когда у меня не было памяти, мне тоже. Тогда я ни о чем не думал и для меня не было ничего важнее, чем раздеть тебя и уложить в постель.

— А теперь? Что теперь для тебя самое важное?

— Свобода. Мой корабль. Мои люди. Семья, которую я игнорировал несколько лет. — Он поставил чашку на стол. — Тебе разве не хочется увидеться со своими родными?

Она пожала плечами.

— Не знаю, разве что с Энтони. Пожалуй, он единственный, кто может меня понять.

Эмори подошел к ней и долго смотрел на нее, будто видел впервые. Красиво очерченный рот, нежный овал лица, огромные глаза, роскошные волосы. Он провел пальцем по ее нижней губе — Я думал, когда все это кончится… В общем, мне хотелось бы навестить твою бабушку Флоренс, завоевать ее уважение. Еще я намеревался… — Он коснулся ее щеки, и Аннели с удивлением почувствовала, как дрожат его пальцы. — Я намеревался, если вы не связаны никакими обязательствами, мисс Фэрчайлд, поступить так, как велит мне мое сердце и моя мужская честь. Ее глаза заблестели.

— Я готов обещать, как это ни трудно, что не дотронусь до вас, даже руки не поцелую, пока мы не поженимся.

— Поженимся? — выдохнула она едва слышно.

— Да, — сказал он, мечтательно улыбнувшись. — Ведь именно так поступают влюбленные, не правда ли?

— Ну да, но…

Он вздохнул и нежно обнял ее.

— Ты однажды спросила меня об этом, хотя и не прямо, но мне не хотелось тогда отвечать. Сейчас тоже не самое подходящее время, но… Ты должна знать, что я люблю тебя, Аннели Фэрчайлд. Гораздо сильнее, чем может себе позволить человек с моей репутацией. Не знаю, когда именно это случилось, но однажды я понял, что хочу стать лучше ради тебя. Потому что ты мне поверила и пошла за мной. Потому что смотрела на меня своими большими синими глазами и говорила, что тебе нужен только я, а все остальное не имеет никакого значения. Теперь я понял, что имеет значение. Что это очень важно.

Она вздохнула, когда он прильнул к ее губам. Сердце бешено забилось. На какой-то момент она лишилась дара речи. Потом наконец заговорила со слезами на глазах:

— Я сделаю все, чтобы ты исполнил свое обещание, если ты действительно этого хочешь, а пока…

— Что пока?

— А пока, — прошептала она, — поцелуй меня еще раз. Он облегченно вздохнул и запечатлел на ее губах долгий поцелуй, затем стал ее раздевать.

— Я обещал не прикасаться к тебе до поездки в Уиддиком-Хаус, — сказал он.

— Правда? — Она улыбнулась, дрожа от желания. — Да, ты и в самом деле это сказал. Но до тех пор я готова лежать рядом с тобой в постели, голая или одетая.

Он снова поцеловал ее. Она позволила себя раздеть и прижалась к нему, не скрывая безумного желания.

Кровать была узкой, если вообще можно назвать кроватью вделанную в стену полку. Стол был больше; и Эмори, вмиг смахнув бумаги и письменные принадлежности и пролив при этом на пол чернила, положил на стол Аннеля, сверкающую и нежную в своей наготе. Он оторвался от ее губ и опустился на колени. Погладил ее бедра и, раздвинув их, жадно припал губами к пушистому треугольнику, пощекотав языком лоно. Аннели напряглась и выгнула спину, ощущая, как по телу пробегают горячие волны от, груди до кончиков пальцев. Эмори довел ее до экстаза и только тогда сорвал с себя одежду, положил ноги Аннели себе на плечи и с такой силой вошел в нее, что она едва не свалилась со стола, Аннели стонала от наслаждения, в то время как Эмори двигался все быстрее и быстрее, не сводя глаз с ее лица, дышавшего страстью. Он шептал ей ласковые слова то на французском, то на испанском, то на каком-то гортанном, непонятном ей языке, первозданном, как сама страсть.

Наконец Эмори почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, возбуждение достигло предела, и с хриплым стоном, содрогаясь всем своим могучим телом, излил в бархатное лоно Аннели драгоценный нектар.

Аннели купалась в волнах наслаждения, не отрывая губы от его губ, но через несколько секунд замерла в полном изнеможении, спустившись с вершины блаженства, не в силах пошевелиться.

— Господи Боже мой! — только и могла она произнести.

Эмори хотел что-то сказать, но вдруг ему показалось, что в комнату кто-то вошел, и он в ярости обернулся. Кто посмел зайти в его каюту без разрешения? Однако он никого не увидел. И не услышал шагов в коридоре.

Аннели своей прохладной рукой провела по его щеке, и когда Эмори, повернувшись, увидел в ее огромных синих глазах удивление, его тревога вмиг исчезла и он вновь прильнул к ее розовым губам, так жаждавшим его поцелуя.

Письмо, которое Эмори той последней ночью в Эксе взял со стола Наполеона, Бонапарту прислал его младший брат Жером. Оно было доставлено курьером, который так мчался, что загнал лошадь, и она рухнула замертво в тот миг, когда он спешился. Эмори тогда был удивлен, что письмо открыто лежало на столе вместе с другими бумагами, и при первой же возможности сунул его в карман, предположив, что в нем может быть что-то важное. Он прочел его уже на борту «Интрепида» и едва не бросил в камин, поскольку брат писал Бонапарту о семейных делах. В частности, о здоровье их матери и о переполохе, который поднялся в деревне после того, как там побывал Наполеон, приехавший попрощаться с матерью и двумя внебрачными сыновьями. В письме также упоминалось о его четырехлетнем наследнике и о возможности вывезти его из Парижа и отдать бабушке. Выражалась тревога по поводу денег и пенсий, и говорилось о том, что сейчас только дураки верят в обещания союзнических армий дать возможность матери прожить остаток своих дней в покое, и чем скорее все они окажутся на борту корабля, плывущего в Америку, тем лучше. Но еще нужно получить разрешение на выезд из Франции. Они надеются, что полковник Дюрок присоединится к ним. Все идет хорошо. Дюрок уже отправился к побережью и должен приехать еще до того, как дойдет письмо. Пришлось заплатить много золота Ренару, чтобы обезопасить себя не только в Эксе, но и в Англии.

Все идет хорошо. Эта фраза была дважды подчеркнута. Эмори никак не мог вспомнить, видел ли он полковника Дюрока в тот последний день или вечер. Одни офицеры приходили, другие уходили; их было так много, что Эмори вряд ли мог всех запомнить, если бы даже не получил удара по голове. И кто такой Ренар? Имя явно зашифровано. Эмори просмотрел все документы, хранившиеся в сейфе; ни о каких лисах[2] не было упоминаний, равно как ни о волках, ни о ястребах, ни о цаплях.

После того как они покинули Грэйвсенд и два дня плыли на всех парусах, он до боли в глазах перечитывал письмо. Вчитывался в каждое слово, знал весь текст наизусть, надеясь, что где-то между строчками найдет ключ к плану по спасению Наполеона. А что такой план существует, Эмори не сомневался, как не сомневался в том, что письмо зашифровано, иначе зачем бы понадобилось Киприани истязать Эмори? Ведь он мог просто убить его. Или утопить.

Кто такой полковник Дюрок? И еще упоминающийся в письме Лис, черт побери? Его ли рук дело фальсификации депеш? И какое отношение он имеет к плану?

Эмори во все стороны вертел письмо, но никак не мог разгадать код. Даже блестящее знание французского не помогло, и он попросил Аннели прочесть ему письмо вслух.

Но она скорее мешала, чем помогала, поскольку он не сводил глаз с ее нежных, как лепестки розы, губ, тонких бровей, сходившихся на переносице, когда она пыталась сосредоточиться, с выделявшейся под рубашкой округлой груди. Все попытки разобраться в письме кончались очередной вспышкой страсти со всеми вытекающими отсюда последствиями.