…И все-таки Климчаку влепили полгода — весь срок, который он отсидел до суда. Войтек пари выиграл. Разумеется, была апелляция, но опять судью отыскали старого хрыча и полного дебила — я обалдела, казалось, дебильнее первого судьи найти невозможно. Смилуйся Господи над нашим оплотом Речи Посполитой!

Дабы избежать недоразумений, сообщаю: в принципе я на стороне женщин, которые, как правило, несут все последствия амурных похождений. Но в иных случаях, однако, допускаю невинность несправедливо обвиненных мужчин — у баб порой такие дьявольские сюжетцы в голове закручиваются… А в целом на вышеприведенном примере всячески порицаю правосудие, как таковое, об уголовном же кодексе выскажусь в самом конце.

В мастерской на меня вдруг свалилось дело с гаражами под Дворцом культуры. Я была «за», и мы с Эвой провели обследование подвалов и подземелий. Честно говоря, в мои обязанности вовсе не входило самой ползать по кучам грунта в резиновых сапогах, рабочем халате и с шахтерской лампой, этим мог заняться кто-нибудь другой, но я люблю обследование, а гаражи просто меня заинтересовали. Мы выполнили работу, все было за то, чтобы гаражи строить, после чего собралась комиссия по утверждению инвестиционных проектов, состоявшая из девяти вялых хрычей, порешили: гаражи вовсе не нужны. На кой черт? Машины в центр можно и не пускать, а если уж ездят, нечего им останавливаться, и привет. Я готова прозакладывать все сокровища мира, ни один из этих тупых маразматиков в жизни не сидел за рулем. К счастью, в это время я уехала и не понеслась как разъяренная фурия выяснять отношения.

Ситуация в моем собственном доме складывалась невыносимая. Войтек вел себя скандально, одновременно декларируя великие чувства ко мне. Может статься, и питал таковые, да уж очень они были разнообразны, и я едва от них не очумела. Не имела ни времени, ни охоты на эту партизанскую войну, им ведомую с воодушевлением; нам следовало расстаться если не навсегда, то во всяком случае на время, и я обдумывала, не поехать ли на работу куда-нибудь в провинцию. По ходу размышлений пришло в голову, а почему бы не поехать в более привлекательное место, нежели, к примеру, Великая Роспша, есть ведь на свете Париж, Монреаль, Копенгаген…

Париж накрылся еще раньше из-за Ирэны и нежелания Соланж. Монреаль тоже отпал почти сразу — подвела Тереса. Не помню, что там затевалось, олимпиада не подходит, может, какие другие спортивные игры, а может, и всемирная выставка, во всяком случае работы для архитекторов хватало, кое-кто из приятелей уже там сидел, соблазняли и меня, дело стало за приглашением. Место работы ожидало. На мое письмо Тереса ответила исключительно предостережениями, поучениями и явным нежеланием, до сего дня ни я, ни она не понимаем, почему она так испугалась перспективы моего приезда в Канаду, переписка продолжалась долго, и работу на гипотетической выставке черти взяли. Остался Копенгаген.

Написала я Алиции отчаянное письмо, умоляя о приглашении, приглашение получила молниеносно. Возможно, Алиция спасла мне жизнь, а уж свободу несомненно, так как я почитала своим долгом убить Войтека во что бы то ни стало. В состоянии аффекта, конечно, но отсидеть пришлось бы изрядно. Из двух зол лучшее — уехать, бросив детей, тем более что Ежи исполнилось шестнадцать лет, парень был абсолютно самостоятельный, а Роберт остался под надзором семейства.

Уехала я на две недели, имея на тот момент двадцать две тысячи злотых долгу, а на ногах последние туфли, у которых отлетал каблук. В письме попросила Алицию принести на вокзал какую-нибудь обувь — вдруг каблук не выдержит и приеду босая, а носили мы один размер. Деньги за книги и фильм уже иссякли, а писать новые Войтек мешал всеми силами…

— Не желаю видеть такое выражение лица! — заявлял, когда я садилась за машинку. — Для меня у тебя такого выражения морды не бывает. Вот и испорчу тебе это настроение!

И портил. Я и сейчас вовсе не удивляюсь, что убийство считала единственным выходом. А сколько тогда этих преступлений обдумала!

Платила я за все, с чертовой «шкодой» в том числе. Дети имели нестандартные размеры, и готовые вещи им не подходили. Роберт был слишком толстый, а Ежи слишком высокий, и все приходилось шить на заказ. Пальто, свитер вроде бы можно удлинить, а какой толк, когда рукава едва прикрывают локти. Семейство меня добивало — обеды для детей тоже стоили немало, короче, и думать не приходится, что мое веселое расположение духа обусловлено было легкой жизнью. Все как раз наоборот.

С собой вывезла контрабанду в виде восемнадцати долларов с грошами плюс пять легальных и в купе сбросила сумочку таможеннику на голову — занимала, естественно, верхнее место, а он внезапно меня разбудил. Таможенник вежливо подобрал под скамейками разные мелочи, в том числе и фольговый пакетик с долларами, что меня ни в малейшей степени не смутило — просто совершенно забыла про эти доллары. Доехала до ГДР, села на датский паром в Варнемюнде и очутилась совсем в ином мире.

Сам воздух казался насыщенным чем-то таким, что не поддается определению, но что сотворило чудо — я почувствовала себя человеком. Личностью, а не составной частью массы, к тому же личностью, имеющей все возможные права. Могла делать, что мне нравится, и никто не запрещал, даже не интересовался зачем и почему. Могла позволить себе любые прихоти и капризы. Я ничего не делала, и вообще ничего не происходило особенного, но сама атмосфера наполняла меня блаженством.

Алиция про обувь, естественно, забыла, но мой каблук выдержал. Опоздала она на вокзал всего на пять минут, и, приняв во внимание мой багаж, мы поехали на Sanct Annae Plads, то есть на площадь Святой Анны, в такси. И в самом деле, я ничего не наврала, мы жили в прачечной у господина и госпожи фон Розен, на пятом этаже без лифта, с уборной на первом этаже.

А теперь прошу перечитать "Крокодила из страны Шарлотты" —в копенгагенской части там описана одна только правда и ничего, кроме правды. Прачечная состояла из трех помещений, двух поменьше по одну сторону лестничной клетки и одного побольше — по другую. В этих помещениях мы и жили, так как там была кухня и слив, большое помещение использовалось по мере надобности, например, в качестве душа — зарешеченные стоки в полу позволяли безнаказанно обливаться, во все стороны расплескивая воду.

С первых же дней появился Мартин, студент архитектуры, ему удалось поехать на заработки, и он сидел в Дании уже несколько недель; моложе меня на десять лет, моложе Алиции еще больше, он получил у нее убежище. Они оба нарезались привезенной мною «чистой выборовой», в чем я участия не приняла, ибо свалилась от усталости, к тому же меня донимала печень. На следующий день я была вознаграждена вполне: у них похмелье, а я как огурчик.

При случае хочу сразу объясниться: когда я написала "Крокодила",Мартин впал в панику и категорически потребовал изменить его имя из-за мамуси. Мамуся в Польше и близко не представляла, что он делает в Копенгагене; пришлось принять мамусю во внимание и через весь текст, уже в корректуре, менять Мартина на Михала. А мамуся все равно догадалась, о ком речь, так что секрета уже не существует и могу открыто объявить: в "Крокодиле "действует не Михал, а именно Мартин.

Через пару дней по приезде я отправилась с визитом в архитектурную мастерскую Алиции, куда как раз зашел какой-то тип. На каком языке они говорили, не знаю, думаю, на смеси немецкого с английским. Алиция лучше знала немецкий, датчанин — английский, а я высказывалась с помощью польского словаря иностранных слов, и мне было все едино. Среди веселых хиханек и хаханек меня спросили, не соглашусь ли поработать; я похохотала в ответ: ха-ха, да, конечно, с удовольствием. И вдруг меня оповестили — могу начать сразу, не в мастерской Алиции, а у господина профессора Суенсона, таким образом я попала прямиком в рай, на Гаммель-странд, сорок четыре.