Эва единственная решила подать на меня в суд. «Все красное»писала я без всяких дурных предчувствий — Эва и Рой сидят в Дании, в Польше их никто не знает, а датчане польские книги не читают, не учла я одного: в Польше живет семейство. Треклятая книга пошла с продолжениями в быдгощской периодике, а именно в Быдгоще или где-то неподалеку жили Эвины родители. Когда знакомые начали звонить — ах, ваша дочь описана в книге! — папаша разнервничался. Эва приехала и под родительским допингом рассвирепела, бросилась было к адвокату, да в последнюю минуту одумалась.
— Ну уж нет, такой рекламы я ей не обеспечу! — заявила она яростно и облаяла меня по телефону, на этом дело и кончилось.
А теперь снова возвращаюсь к текущему моменту.
На прием к Иоанне-Аните мы поехали с Аней, несомненно, в такси. Не успели мы переступить порог, встречаем Эву.
— Ну ясно, она опять в своем старом костюме! — облила она меня ушатом презрения.
Я не обратила внимания, Аня побледнела. Костюмчик и в самом деле носила года четыре, впрочем, был хорошо сшит и очень мне шел; может, немного надоел, тем не менее другого не было, а я проблемой одежды вовсе не собиралась давить себе на психику. Аня реагировала не так.
— Хватит! — заявила она по возвращении с приема. — Нельзя больше так ходить, надо купить все необходимое! У тебя есть деньги, даже если нет, ничего не случится — семейство перебьется, а ты позаботишься о себе! Пошли в магазин!
Я как раз получила зарплату. Мы отправились по магазинам, и впервые я купила себе одежду гуртом, растратив половину зарплаты. Аня была неумолима, считалась исключительно с моим вкусом, советовала и решала, полностью игнорируя свои требования. Я купила не только тряпки, но и все аксессуары: туфли, парик, искусственные ресницы и тому подобное. Поклялась Ане на следующем приеме у Иоанны-Аниты задать шику, пусть все обомлеют.
Ну и задала, черт бы все побрал!
Прием состоялся уже после отъезда Ани в Лондон к родственникам. Я осталась одна и сделала все согласно клятве.
Модное платье — широкое, короткое, в лиловые разводы, французские лакировки, платиновый парик, искусственные ресницы и убийственный макияж. Осмотрела я себя в зеркале и подумала: Аня похвалила бы меня; результат был достоин стараний, Эва не выдержала, слиняла чуть не с середины приема.
Одержанный триумф наподдал мне темпераменту, и я врезалась в сложную дискуссию. Разговаривали мы втроем — наш график Вальдек Свежи, я и толстый датчанин с огромными навыкате глазами, звали его Вигго. Вальдек говорил по-английски, я нет, но мне это ничуть не мешало, я уже привыкла к разговорам на смеси языков и непонятно как умела объясниться. Этот Вигго от меня сомлел, что легко замечалось, тема дискуссии явно была направлена против меня. Спорили о политике, общественных проблемах, об экономике и вообще о государственном строе, прием на сей раз был добротный — Иоанна-Анита расстаралась, напитков хватало, наша дискуссия пламенела, в итоге глазастый Вигго предложил отвезти нас в город.
Уселись мы с Вальдеком в автомобиль, спор продолжался, Вигго пригласил нас к себе, ну что ж, пожалуйста, мы причалили у него, с разгону и в энтузиазме Вигго вытащил виски, налил, закуски никакой — где ему помнить про закуску в горячке спора. Мне, по-видимому, его взгляды не понравились, я таки начала фыркать и сыпать искрами и вдруг поняла — моя рюмка пуста, а была полная. Опыт, как вы знаете, у меня был, и я переполошилась.
— Вальдек, — решительно потребовала я в сторонке, — линяем! Пусть его холера поберет со всем его треклятым капитализмом!
Вальдек еще соображал настолько, чтобы признать мою правоту. Мы удалились.
Проснулась я утром в своей комнате у фру Скифтер и начала обдумывать происшедшее. Похмелье не донимало, зато куда-то испарились перчатки, кошелек и шарфик. Кроме того, неясно мелькало страшное воспоминание.
Всякие мышки, нетопыри, розовые слоны — все чушь! А я видела кое-что пострашнее — типа в белом костюме, спящего на животе на неизвестной лестничной клетке. Господи прости, белый хмырь, delirium tremens, не иначе!!!..
Постепенно, стараясь избавиться от ужаса, вспомнила еще нечто. Вальдек отвез меня домой — сомнению не подлежало. Довел до комнаты, удрызгалась я на сей раз и в тоску впала, ревела ему в жилетку горючими слезами, а он по доброте сердечной сочувствовал мне от всей души.
— Ну не плачь, не плачь, — утешал он. — Не стоит того, не плачь.
Он трогательно отирал мне глаза, и одна искусственная ресница прилипла у него к пальцу. Войдя, я включила всего одну неяркую лампу и вдруг увидела, как Вальдек смотрит на свой палец и с отвращением трет его о брюки — эта ресница походила на мохнатого червяка, Вальдек безуспешно старался избавиться от него — клей держал намертво. А он все тер и тер, и в его самаритянские утешения явственно закралась полная омерзения растерянность. Поклянусь на чем хотите, так и ушел от меня с искусственной ресницей, приклеенной к заду!
Рассмешить меня это рассмешило, но беспокойство насчет белой горячки продолжалось. Постаралась вспомнить, сколько денег осталось в кошельке, самое меньшее семьдесят крон, четырнадцать ставок на бегах, черт побери!
Вальдек позвонил мне на работу.
— Слушай, — робко сомневался он, — я у себя в карманах обнаружил какие-то странные вещи. Дамские перчатки, знаешь, такие длинные, кошелек — не мой, цветная тряпица… Ты ничего не помнишь?
— Естественно, помню — мое шмотье, — обрадовалась я. — Как раз обнаружила, что все посеяла. Слушай, а ты не помнишь случайно лестничную клетку?
Мы сопоставили впечатления. Слава Богу, он тоже видел типа в белом костюме и собирался скрыть сей факт — мысль о белой горячке испугала и его. Ну а поскольку о групповой белой горячке мы не слыхивали, следовательно, белый тип и в самом деле почивал на лестнице. Я успокоилась и даже прекратила допекать Вальдека, где нас черт носил и что за лестничная клетка…
И подумать только, все это произошло из-за глупого замечания Эвы насчет моего старого костюмчика!
* * *
Алиция уехала, остался Торкиль, с которым я подружилась, можно сказать, бессловесно. Теперь уже я начала бывать в Биркероде, только значительно реже и не с матримониальными чувствами, а просто постирать или съесть приготовленный Торкилем обед. Обед Торкиль решительно желал готовить сам, я не вмешивалась, не выдержала только однажды. Поставил в духовку большой великолепный свиной окорок, у меня слюнки потекли, а потому позволила себе робкое замечание, не стоит ли это посолить…
— О, конечно! — обрадовался Торкиль. — Конечно, я забыл про соль!
Разговаривали мы в основном с помощью рисунков. Уплетали обед, на столе лежал большой лист бумаги, рисовать умели оба, Торкиль тоже архитектор, получалось без проблем. Когда я окончательно вымелась с площади Святой Анны и возвращала госпоже фон Розен взятые у нее взаймы вещи, у Торкиля организовала генеральную стирку. Бросила в машину все подряд, и мне удалось окрасить белье госпожи фон Розен в красивый цвет весенней зелени. Покрасилось ровненько, но при виде результатов меня чуть удар не шарахнул. И все из-за одной тряпицы с кресла в зеленый цветочек, откуда же было знать, что цветочки столь ядовиты!
Госпожа фон Розен особа благородная.
— Ах! Я всю жизнь мечтала иметь зеленое белье! — воскликнула она по-французски. — Какой прекрасный цвет!
Мне ее восторг отнюдь не помешал привезти в следующий раз льняные простыни идеально белого цвета…
В какой-то момент, причин абсолютно не помню, я перебралась работать в филиал мастерской на Кобмагергаде. Именно там, на противоположной стороне улицы, Лысый Коротышка в шляпе вел свою коварную торговлю. Я встречалась с ним в магазине, где мы оба покупали бутерброды на второй завтрак, обменивались впечатлениями насчет скачек. На Кобмагергаде работал и Бородатый.
Оле Мартенсен, или Бородатый из «Крокодила»,тоже подлинный, до такой степени, что приходил ко мне в гости в Варшаве, где проводил отпуск вместе со своей актуальной пассией Марианн. Я пригласила соответствующее общество — Эву с Тадеушем, но Тадеуш говорил только по-французски и по-испански, а Оле и Марианн — по-датски и по-английски, поэтому еще я пригласила Зосю, не приятельницу Алиции, а мою служебную соперницу, говорившую по-английски, Войтек говорил по-немецки, а вот китайца, к сожалению, не нашлось, поэтому в качестве Вавилонской башни мой дом забраковали. Датские впечатления и привычки вогнали меня в экономию: испекла гуся и пренебрегла остальным. Все упились в лоск, Войтек отвез иностранных гостей, а Зося уселась на бордюре тротуара около моего дома, возжелав провести здесь остаток жизни, очень уж тут пришлось ей по вкусу; понятия не имею, куда и как добрались Тадеуш с Эвой и Янка с Донатом, само собой, они тоже были у нас. Ну и заключаю: это — отступление, конечно же, в весьма отдаленное будущее.
