Одет дорого, но не кричаще, из украшений присутствуют два перстня, запонки и зажим для галстука. Руки ухожены, ногти подпилены и отполированы. Если и мастер — то либо в сфере, не требующей работы руками, либо чисто номинально, в поддержку семейных традиций.

— Это кабинет госпожи Аморелии? — уточнил очевидное капитан, и Ревенбрандт опомнился, а на лицо его вернулось сдержанно-надменное выражение — мол, чей же еще это может быть кабинет?

Вольфгер хмыкнул и занял меньший из двух рабочих столов, мимоходом уточнив, кто здесь работал.

— Это стол тетушкиного управляющего, он ждет вас внизу, вместе с прочим персоналом.

Капитан кивнул.

— Кем вы приходились покойной?

— Племянником.

— Почему встречать следственную группу и вести дела со стражей оставили именно вас? Вы были как-то особенно близки с покойной тетушкой?

— Нет, — отозвался допрашиваемый, и ни один мускул не дрогнул на его лице, так что совершенно непонятно было, как он относится к вопросам. — Остался я потому, что я самый дальний из близких родственников. На семейном совете решили, что так будет приличнее. Сыновьям и внукам более пристало провожать тетушку и принимать соболезнования.

Вольфгер понимающе кивнул — конечно, разобраться с причинами смерти почтенной госпожи Ревенбрандт куда менее важное дело, нежели соблюсти приличия.

В этот момент в дверь деликатно постучали, и горничная внесла поднос с чайными принадлежностями. Тот самый лакей, что встречал следственную группу у дверей, ловко переместил столик из угла, и бледная девушка молчаливой тенью принялась расставлять приборы.

На три персоны — отметил капитан и хмыкнул.

Ну, что ж, они с Алмией квиты. В «Короне» кобольд проигнорировал желание госпожи старшего эксперта, здесь, в этом особняке, проигнорировали капитана...

Допрос шел своим чередом и, в целом, вряд ли мог принести что-то ценное, помимо общих сведений о состоянии дел в доме и принятых здесь порядках.

Госпожа Аморелия Ревенбрандт управляла особняком и состоянием (как собственным, так и унаследованной от мужа частью) самостоятельно. Управляющий и экономка были именно помощниками, выполняющими распоряжения хозяйки, но Кевин Ревенбрандт отметил, что со слов тетушки, помощниками они были толковыми.

На момент смерти госпожи Ревенбрандт управляющего в особняке не было — он находился в городе, в своем доме. А вот экономка и камеристка присутствовали. Помимо них в доме также были в тот момент две горничные, кухарка и дворецкий. Штат прислуги для такого особняка маловат, но госпожа Ревенбрандт к старости сделалась мизантропичной и излишней толпы в своем доме не жаловала. Ныне же всех, кто состоял у нее на службе, Ревенбрандты предусмотрительно собрали в особняке, и все они терпеливо ожидали своей очереди.

Несмотря на необъяснимую неприязнь Вольфгера, особых подозрений Кевин Ревенбрандт не вызывал. Он был в курсе дел тетушки, но ровно настолько, насколько мог бы быть в курсе любой родственник. Он часто бывал в гостях и честно признал, пожав плечами, что рассчитывал на упоминание в завещании — но это не преступление, и мало кто сможет его за подобное осудить.

Он спокойно перечислил по именам всех служащих тетушки — управляющего, экономку, личного врача — но не вспомнил имен низшей прислуги.

Об артефакте, переданном на хранение госпоже Аморелии, ничего не знал — по крайней мере, не подал вида. На описание артефакта, озвученное капитаном, лишь пожал плечами — нет, мол, на глаза не попадался.

Последний вопрос капитан задавал исключительно «для порядка», следуя протоколу:

— Где вы были вчера с полудня до четырех?

О точном времени смерти, конечно, пока судить рано, особенно когда причины неизвестны. Но пока патологоанатомы не предоставили другой информации, Вольфгер планировал опираться на указанный Николасом Корвином «послеобеденный сон».

— Пообедал в клубе с приятелем. Обсудил с ним лидийские верфи и перспективы развития кораблестроения и морской торговли, — откликнулся господин Ревенбрандт, предчувствуя скорое окончание неприятной процедуры. — Потом встретился с несколькими деловыми партнерами, если вам будет нужно — могу назвать имена, но рассказывать, о чем беседовали, воздержусь, с вашего позволения. Потом вернулся домой. У отца были намечены деловые переговоры с Вардстонами, я должен был присутствовать.

Вольфгер мысленно вздохнул.

Ему бы куда больше понравилось, если бы лощеный типчик честно признал, что это он задушил тетушку подушкой и снял с ее шеи цацку, чтобы загнать врагам короны и сбежать из королевства в обнимку с прекрасной танцоркой — но увы. Доставлять капитану такое удовольствие никто не спешил.

— Благодарю вас за содействие, господин Ревенбрандт, — объявил капитан окончание экзекуции для племянника покойной. — Распорядитесь, чтобы к нам поднялся доктор вашей тетушки. Не возражаете, если мы и дальше будем здесь работать? Благодарю вас!

Не успевший вставить ни слова Кевин Ревенбрандт прошелся по капитану тяжелым взглядом и вышел, не снизойдя до ответа.

Госпожа старший эксперт осталась сидеть на лиловом диванчике, угощаясь ароматным чаем из белоснежной чашки. Горка безе на блюдце перед ней выглядела нетронутой, да и чая в чашке не убыло.

Что ж, выволочка вроде бы отменялась, но вервольф все равно посверлил негаданную напарницу тяжелым взглядом — чтобы не расслаблялась.

— Не желаете ли все же чаю, капитан Лейт? — светски улыбнулась на этот взгляд Алмия. — Старая карга… о, то есть досточтимая госпожа Ревенбрандт держала исключительно удачный сорт!

Вольфгер призвал на помощь всю ниспосланную волчьими богами кротость и остатки собственной выдержки — и уточнил:

— Мастер, вы помните, зачем вы тут?

— Конечно! Чтобы найти артефакт государственной важности, который вы с Николасом профукали, — легко отозвалась эта с-с-с… светловолосая женщина.

— И когда же вы этим займетесь? — вкрадчиво уточнил вервольф.

— Как только мне доставят мои инструменты. Мы ведь уже говорили об этом с вами, капитан! — И с участливым выражением добавила, — Знаете, такие проблемы с памятью в вашем возрасте, при вашей профессии… Это может быть чревато серьезными последствиями! Да и само по себе тревожный звоночек…

Стерва наслаждалась и даже не давала себе труда скрыть это.

Впрочем, она всегда говорила гадости с удовольствием.

— Не переживайте, мастер. Память у меня, — волк позволил себе показать в улыбке-оскале крепкие зубы, — отличная!

Доктор, прервавший этот обмен любезностями, вопреки ожиданиям Вольфгера оказался не слишком стар. Мужчина, человек, худощавый, остроносый, в строгом костюме, явно пошитом на заказ. Очки в тонкой оправе. Из украшений — только приколотый к лацкану пиджака цеховой символ целителей — кадуцей. Домашний доктор у Аморелии Ревенбрандт — это неплохая карьера в его годы.

— Ваше имя?

— Доктор Тобиас Корнес.

— Как давно вы являетесь личным врачом покойной?

— Год, — доктор снял очки, нервным движение протер их и снова водрузил на нос. — До меня это место занимал мой коллега, доктор Роберт Шейл.

— А почему покойная отказалась от его услуг, вам случайно не известно?

— Видите ли… — доктор Корнес снова снял очки, покрутил их и продолжил, аккуратно подбирая слова, — у госпожи Ревенбрандт был весьма… весьма непростой характер. В последние годы её здоровье существенно пошатнулось, но признать, что она уже не так крепка и вынослива, как прежде, было… выше ее сил. А мой коллега настаивал, чтобы пациентка серьезно пересмотрела образ жизни. Глобально, если можно так сказать...

— Угу, — понятливо кивнул Вольфгер, разглядывая отчаянно нервничающего мужчину. — Целитель Шейл требовал сменить режим, а она, выходит, сменила целителя.

Доктор принужденно улыбнулся. Улыбка вышла кривоватой и невеселой.

— Когда вы видели покойную последний раз?

— При жизни? В прошлый вторник, у меня был назначен визит к госпоже Аморелии — еженедельный осмотр, коррекция схемы лечения, если возникнет такая необходимость. Ничего особенного… — он небрежно качнул очками. — Ничего особенного, плановая встреча.