– Я был бы вам очень признателен, если бы вы вразумительно объяснили, что все это значит, – сказал Шнейдер вошедшему Доналду, – потому что, если занаряженная для расстрела команда не успеет толком проснуться, меня это заставит нервничать.

Генерал был в халате, наброшенном поверх пижамы. В правой руке он держал кассетный магнитофон и наушники.

У Доналда тревожно заколотилось сердце. Правда, его волновала вовсе не реакция Шнейдера, а ответ северокорейского генерала. Он приложил к уху наушники и включил магнитофон. Прослушав сообщение, он сказал:

– Все объясняется очень просто. Я просил генерала Хонг-ку о встрече и получил согласие.

– Значит, вы действительно совершили такую непростительную глупость – к тому же нелегально, из центра связи, за который отвечаю я.

– Да. Я не потерял надежды на то, что у нас осталось достаточно разума, чтобы попытаться предотвратить войну.

– У нас? Грегори, я не хочу сидеть за одним столом с Хонг-ку. Возможно, вы полагаете, что, уговорив его сесть за стол переговоров, одержали какую-то победу, но он-то определенно собирается вас использовать для своих целей. Как вы думаете, почему ему потребовались лишних два часа? Чтобы как следует подготовиться. Вас будут фотографировать, вы будете улыбаться, в результате получится так, что наш президент говорит одно, а делает другое...

– Разве это не так?

– Только не в этом случае. В окружении Колона поговаривают, что президент рассвирепел, словно выпущенный из клетки тигр. Так и должно быть. Эти сукины дети подняли на воздух половину Сеула, убили вашу жену, Грегори...

Доналд стиснул зубы, но все же возразил:

– Нам неизвестно, сделали это они или кто-то другой...

– Зато нам точно известно, что они сбили наш самолет! У нас есть неопровержимое доказательство – цинковый гроб!

– Да, их реакция на появление разведывательного самолета была чрезмерно жесткой. Наша реакция должна быть более разумной...

– Состояние боеготовности DEFCON-3 – это нормальная реакция. Это хороший ответ. Президент хочет на этом остановиться, но заставить коммунистов изрядно попотеть. – Шнейдер встал и сунул огромные кулаки в карманы халата. – Хотя черт его знает, что он будет делать теперь, после этого вашего любовного послания.

– Вы придаете этому слишком большое значение.

– Нет, ни в коей мере. Вы действительно не понимаете, что вы наделали? Вы можете поставить президента в безвыходное положение.

– Каким образом?

– Предположим, вы протянете оливковую ветвь, северяне ее в принципе примут, но не отведут от демилитаризованной зоны ни одного солдата, предложив сделать это первыми нам. Если президент откажется, то его можно будет обвинить в том, что он упустил шанс решить конфликт мирным путем. А если он согласится, все решат, что он испугался.

– Чепуха...

– Грегори, одумайтесь! А каким доверием президент будет пользоваться, если внешнеполитические проблемы будете решать за него вы? И что делать нам, если завтра какой-нибудь Саддам Хусейн или Рауль Седрас оккупирует соседнее государство или если какой-нибудь болван продаст ракеты кубинцам? Срочно посылать за Грегори Доналдом?

– Что нам делать? Вести переговоры, пытаться найти разумное решение? Кеннеди, блокируя Кубу, одновременно отчаянно торговался с Хрущевым насчет вывода части наших ракет из Турции. Кризис был разрешен благодаря этой торговле, а не непобедимости наших военно-морских сил. Цивилизованные люди решают конфликты в переговорах.

– Хонг-ку я бы не отнес к цивилизованным.

– Если не он, то достаточно цивилизованы его хозяева, а у нас уже сутки не было контактов с Северной Кореей на более или менее высоком уровне. Вы не можете себе представить, что взрослые люди способны играть в такие игры, но это так. Дипломаты ведут себя, как дети. Если я смогу начать диалог хотя бы с Хонг-ку...

– А я убежден, что любые разговоры с коммунистами к добру не приведут. Хонг-ку понимает справедливость примерно так же, как Чингизхан. Бог свидетель, он вас обведет вокруг пальца.

– Тогда пойдемте вдвоем. Вы мне поможете.

– Не могу. Я вам уже говорил, эти прохвосты знают, что такое пропаганда. Они сфотографируют меня на зернистую черно-белую пленку, и на фотографии у меня будет такой вид, словно я к ним в плен попал, словно я нюхаю навоз. Вашингтонские «голуби» рехнутся от счастья, им больше ничего и не надо. – Шнейдер извлек кассету из магнитофона и вложил ее в руку Доналду. – Грег, когда я узнал о гибели Сунджи, мне было очень жаль. Но то, что вы вознамерились сделать, никого не спасет от смерти. А у нас под носом – больше миллиарда коммунистов, с миллиард разных радикалов, религиозных фанатиков, борцов за этническую чистоту, всяких психов и черт знает кого еще. Грегори, дипломат в лучшем случае может выиграть время – да и то иногда неизвестно для кого, как Невилл Чемберлен[3]. Грегори, нельзя дискутировать с сумасшедшими. Доналд перевел взгляд на свою трубку.

– Да... Я понимаю.

Шнейдер недоумевающе посмотрел на Доналда, потом на часы.

– У вас еще шесть часов. Я предлагаю вам поспать, утром проснуться с болью в желудке и отказаться от встречи. Что касается вашего радиосообщения, то будем считать, что его не было. Мы стерли его – а заодно и ваш поиск нужной частоты – из памяти компьютера. – Генерал поднял магнитофон. – Мы впервые услышали о какой-то встрече вот с этой пленки и были очень удивлены. Если власти Северной Кореи скажут, что это было наше предложение, мы будем все отрицать. Если они предъявят магнитофонную запись, мы скажем, что это подделка. Если вы станете возражать, мы сообщим через средства массовой информации, что вы сошли с ума. Прошу прощения, Грег, но так надо.

Доналд не отрывал взгляда от трубки.

– А если мне удастся убедить Хонг-ку отвести войска?

– Не удастся.

– Но все же?

– В таком случае, – сказал Шнейдер, – все скажут, что это заслуга президента, который вас сюда послал. Вы станете героем, а я лично приколю вам на грудь медаль.

Плотно прижимая к себе маленькую радиостанцию, защищая ее собой от дождя, Ким Чонг скользнула в машину.

Хван пристально наблюдал за Ким. В его практике был случай, когда арестованный бежал, открыв дверцу машины замком пристяжного ремня, хотя руки у него были за спиной и в наручниках. Майор не боялся, что Ким убежит; если бы у нее были такие планы, она попыталась бы сделать это раньше, когда они были вдвоем. Хван смотрел на Ким с восхищением. Редко удается видеть в человеке такую гармонию патриотизма и гуманности, а в Ким оба эти качества сочетались почти идеально. Всю свою жизнь майор Хван пытался добиться такой гармонии, но чаще всего терпел неудачу – копаясь в грязи, трудно не запачкаться...

Размышления Хвана неожиданно были прерваны резким движением справа, бешеным скачком луча карманного фонаря, потом острой болью в боку. Хван задохнулся. Тут же последовал второй удар ножом, от которого правая рука майора повисла. Хван пошатнулся, протянул руку к открытой дверце машины, но не дотянулся до нее и упал спиной на переднее сиденье машины. Он неловко потянулся к наплечной кобуре и бросил взгляд на шофера Чо.

Но на месте водителя сидел не Чо. В тусклом желтом свете приборного щитка Хван увидел незнакомое лицо, жесткое, напряженное.

Будь ты проклята, пронеслось в голове майора. Ее человек скрывался здесь все это время...

Правая рука горела, отказываясь повиноваться, и Хван никак не мог выхватить пистолет. Потом вся правая половина тела словно онемела, и Хван соскользнул на землю.

Он увидел девятидюймовый нож, весь в его, майора Хвана, крови. Нож двинулся назад, ближе к животу Хвана. У майора не было сил ни отползти, ни отвести удар, который будет направлен под грудину. Потом последуют недолгая агония и смерть. Хван часто задумывался, какая смерть уготована ему судьбой, но ему и в голову не могло прийти, что придется умирать вот так, лежа в грязи, беспомощно глядя на нож. Хван видел, как над его телом склонилась Ким, и почувствовал себя одураченным. Ведь он действительно поверил ей. Оставалось только надеяться, что на его надгробии напишут полезное предостережение, урок другим или что-нибудь вроде: «Ну и дурак он был...»