Под покровом сумерек Сетис пересек площадь. Вечерело. Далеко на западе, среди белой клубящейся дымки, солнце садилось за Лунные Горы. Маяк на вершине зиккурата пылал и трещал, взвевая в темноту яркие снопы искр.

Вечер был полон огня. В воздухе стоял запах горящих дров. Из Порта ветер приносил дым костров, на которых готовился ужин, и трубы у ворот Города звучали сдавленно, сипло, как будто их металл покоробился от жара, а губы стражников пересохли.

Он опаздывал: если Орфет решится нанести удар, это произойдет сегодня, в день Седьмого Дома, когда слуги Архона отведают красных цветов и отправятся за своим господином во тьму. У Орфета ничего не выйдет. Он не умеет разумно планировать. А вот он, Сетис, справился бы...

Обогнув подножие зиккурата, он поплотнее запахнул плащ и, опустив голову, целеустремленно направился к озаренным пламенем тысяч пылающих факелов дверям Седьмого Дома. У него над головой, на стенах, неторопливо прогуливались часовые, и каменные Архоны бесстрастно взирали через пустыню на тонкий краешек солнца, точно закрывающийся глаз, исчезающий за горизонтом.

Потом наступила темнота.

Тут-то он и услышал шепот. Одно-единственное вкрадчивое слово.

— Писец.

Высокий человек, закутан в плащ. Похож на паломника. Сетис замедлил шаг, обернулся, и человек откинул капюшон.

Миндалевидные глаза Шакала смеялись.

Сетис оцепенел.

— Что ты...

— Здесь делаю? А где же еще бродить могильному псу, если не в Городе Мертвых? — Он улыбнулся. — Думаешь, я никогда раньше здесь не охотился? Это место кишит тайнами, писец.

Сетис поспешно огляделся.

— Нас не должны видеть вместе...

— Никто и не увидит. Я просто хочу, чтобы ты знал: последние приготовления завершены. Мы встретимся. У входа на второй уровень, возле мавзолея Гарнокса, на закате, завтра в это же время. Ничего с собой не бери: у нас есть все необходимое. Понял?

Сетис неохотно кивнул.

— А если не придешь, — любезно добавил Шакал, — мы сами придем тебя искать.

— Я буду там!

— Вот и хорошо. И поведешь нас. В каждый коридор ты будешь входить первым. Так мы узнаем, где расставлены ловушки...

Сетис выругался. Сначала он хотел уйти, но потом снова обернулся, желая что-то сказать. Однако среди теней уже никого не было.

Седьмой Дом был разукрашен красным и золотым. Двери были широко распахнуты; изнутри в темноту изливался яркий огненный свет. Жара внутри стояла невыносимая; Мирани задыхалась под маской, от напряженного ожидания кружилась голова, хотелось расплакаться. И дело было не только в жаре. На медных треножниках горели травы и булькали дурманящие снадобья, приготовленные по тайным рецептам травников — молчаливых людей в оранжевых халатах, которые переходили от котелка к котелку, помешивая ложками ароматическую смесь, испускавшую дремотный, благоуханный дым.

Девятеро сидели кружком на расписных скамьях. У ног Мирани стояла пустая бронзовая чаша. Ее глаза обшаривали толпу, с тревогой вглядывались в каждое лицо.

В центре круга, в самой середине Дома, стоял громадный золотой саркофаг, а вокруг него — еще пустые выстроились застеленные драгоценными шкурами зебр топчаны. Тускло поблескивало позолоченное дерево.

Мирани украдкой поглядывала по сторонам сквозь узкие прорези в маске.

В широкие двери Дома втекала многотысячная толпа. Писцы, рабочие из Города, женщины в вуалях. Одна из них пронзительно, горестно зарыдала, но ее тотчас же утихомирили.

Мирани не видела Орфета. Стиснув кулаки, она молилась про себя:

— Не позволь ему прийти. Не позволь ему!

Запел рог. Гермия встала, прошелестев шелковым платьем, и вместе с ней поднялись все Девятеро. Стоя рядом с Гласительницей, Мирани окинула взглядом их всех: высокую гордую Ретию, златовласую Криссу, Каллию, Гайю, Иксаку... То ли из-за пропитанного дурманящими парами воздуха, то ли из-за страха, пронзившего внезапной болью левый бок, только в девушках произошла какая-то едва уловимая перемена, трепетная, как мираж в пустыне, и подруги в белых платьях, в золотистых масках вдруг показались совсем чужими, бездушной вереницей уродливых металлических лиц, растянутых в лицемерных, не ведающих жалости улыбках.

Впрочем, у нее на лице застыла точно такая же улыбка. Будь у нее зеркало, она не узнала бы саму себя.

А потом вверх по рукам поползли холодные мурашки, ибо она увидела, как в Дом, крадучись, входят тысячи кошек, священных черных кошек, обитавших в Городе. Одни из них разлеглись под стульями и саркофагом, растянулись, одурманенные жарой; другие, задрав хвосты, сновали в толпе. Люди пятились, перешептываясь. В жарком, дымном зареве кошачьи глаза блестели, будто крохотные зеркальца из зелени и янтаря.

Толпа в дверях расступилась. Вошел Аргелин в сверкающих бронзовых доспехах, за ним шагала фаланга солдат. Они сопровождали первую сотню слуг, готовых последовать за своим умершим господином.

Это были личные слуги Архона: служанки, повара, садовники, писцы, дворецкий, врач, астроном, виноградарь, брадобрей. Пятеро дюжих рабов, носивших паланкин Архона. Стройные девушки, танцевавшие для него. Шестнадцать рослых телохранителей. Хромой старик с обезьянкой на руках. Сорок музыкантов с арфами и лирами, бронзовыми колокольчиками и барабаном.

Они входили один за другим. Кто-то плакал, кто-то безучастно взирал на кольцо масок и на пляшущее пламя. Мирани знала — их заранее опоили дурманом. Травники подвели их к топчанам, уложили, шепча что-то успокаивающее. Старый конюх прижимал к себе обезьянку; та в полудреме лежала у него на груди, маленькое коричневое существо, по-видимому, когда-то бывшее у Архона в любимцах, потому что все остальные собаки, птицы и прочие домашние животные уже лежали, забальзамированные, в Доме Собранных Пожитков.

Солдаты, лязгнув оружием, отступили на шаг.

Гермия вытянула руки, и все Девятеро повторили ее жест, соединившись пальцами. Ладони Мирани были горячи; пальцы Гласительницы казались прохладными, они крепко держали руку Мирани. В полной тишине пронзительно заиграла флейта, одинокая и безумная, и жрицы медленно пошли по кругу, сплетая шагами сложный, причудливый рисунок древнего танца смерти.

Она хорошо знала этот танец, часто его исполняла. Раньше он казался ей простой забавой, одной из тысяч ненужных премудростей, которым их научили. Теперь он перешел в реальность, движения исполнились угрозы, и, кружась в сложной веренице шагов, Мира ни чувствовала, как внутри, словно боль, поднимается волна беззвучного ужаса. Вокруг шипели и коптили факелы, клубился едкий дым, мелькали лица, невнятные, как во сне, тихо рокотали барабаны, их ритмичный перестук доносился неведомо откуда, вторя биению сердца, и казалось, сам воздух начинает трепетать в такт их размеренной дрожи. Все эти люди — они умрут. Уйдут вслед за Архоном, но ведь Архон жив, он здесь! И на короткий, яростный миг ей донельзя захотелось закричать, позвать Орфета, пусть он придет, покончит с этим, разгонит удушающий мрак смертоносного Дома. Она подняла глаза и сквозь прорези в маске увидела его.

Закутавшись в серый плащ, он медленно пробирался за спинами стражников. Она последовала за ним взглядом, но тут его заслонила Крисса, потом Ретия; когда она снова увидела его, он уже добрался до Аргелина.

Она метнула отчаянный взгляд на генерала; тот стоял, сложив руки на груди, и внимательно наблюдал за Гермией.

— Что мне делать? — прошептала она. — Что делать? — И с жаром добавила: — Ты хочешь, чтобы это произошло?! Если нет, останови его сейчас же!

Ответом было странное лопотание. Проснулась обезьянка. Она подняла голову и сонными глазами поглядела на Орфета... нет, на кого-то рядом с ним, за его спиной. Потом радостно заверещала, соскочила с рук старика, метнулась сквозь толпу, путаясь среди ног и подолов туник, вплетаясь в рисунок танца, и с довольным визгом вскочила на руки к Алексосу. Мальчик восторженно подхватил обезьянку и прижал к себе.