— Пендлтон, сэр. Убит.

Бедняга Пендлтон, ему было всего семнадцать — сколько еще карманов он не успел обчистить!..

Вольтижеры старались стрелять как можно быстрее, они даже особенно не прицеливались, в их задачу входило лишь подавить огонь неприятеля. Упал еще один из людей Шарпа — Джедедиа Хорелл, который успел натереть себе кровавые мозоли новыми сапогами. Пришло время отступать, и капитан дважды дунул в свой свисток.

Солдаты сделали по последнему выстрелу, затем отбежали на несколько шагов, встали на колено и принялись перезаряжать ружья. Шарп забил пулю в дуло и протолкнул ее шомполом. Потом огляделся в поисках подходящей цели и заметил француза с сержантской нашивкой, который строил вольтижеров для очередного броска через реку. Шарп поднял ружье, прицелился и нажал на курок. Пуля попала сержанту в плечо, и он оглянулся, пытаясь разглядеть того, кто сделал выстрел.

Харпер схватил Шарпа за руку.

— Не самый удачный выстрел, сэр. Пора уносить отсюда ноги, к чертям собачьим! Они наверняка захотят отомстить!

Шарп ухмыльнулся и побежал вслед за сержантом к новым позициям стрелков, в семидесяти шагах от берега реки.

Еще громче застучали барабаны: «Бум-бум, бум-бум, бумабум, бумабум, бум-бум, Vive L'Empereur», колонны, разбрызгивая воду, устремились на британский берег, вся равнина оказалась заполненной французской пехотой, марширующей под бесчисленными Орлами в сторону ослабленной линии обороны британцев, которых продолжали обстреливать пушки с Каскаджала. Британские орудия палили по мишени, не попасть в которую было невозможно, и Шарп видел, как снова и снова ядра врезаются в колонну неприятеля, дюжинами убивая солдат. Но тех было слишком много, они смыкали ряды и продолжали шагать вперед. Стрелки Шарпа испустили победный клич, когда разорвался снаряд — новое оружие, разработанное полковником Шрапнелем, — мушкетные пули, заключенные в сферическую оболочку, сеяли смерть в рядах неприятеля, однако пушек не хватало, и французы, не обращая внимания на потери, продолжали наступать.

В течение следующих десяти минут никто не оглядывался по сторонам, приходилось стрелять и бежать, стрелять и бежать, не давая французским вольтижерам оторваться от своей колонны. Казалось, вражеских солдат с каждой минутой становится все больше, барабаны гремят громче, а мушкетный дым постепенно заволакивает поле боя. До роты Шарпа уже доносились гортанные звуки чужого языка — это кричали вольтижеры. Шарп вел людей к тому месту, где должен был стоять Южный Эссекский, увеличивая тем самым разрыв между своей ротой и немецкими стрелками. В роте уже насчитывалось менее шестидесяти человек, сейчас только они защищали британский арьергард от неуклонно наступающих французских колонн. У Шарпа не было ни единого шанса остановить неприятеля, но до тех пор, пока ему удавалось замедлить его продвижение вперед, оставалась надежда, что подкрепление успеет подойти. В этом случае гибель его людей будет оправдана.

Шарп продолжал стрелять из ружья до тех пор, пока ствол не загрязнился настолько, что шомпол стал с трудом входить в дуло. Стрелки уже давно перестали использовать промасленные, оболочки для пуль; как и Шарп, они засыпали порох и чистые пули прямо в дуло, стараясь сделать это как можно быстрее. Некоторые солдаты на бегу мочились в свои ружья, а потом снова вступали в бой — примитивный, но очень быстрый способ смыть нагар в дуле прямо во время сражения.

Наконец раздался благословенный грохот залпов: воины легиона и гвардии открыли огонь по передовым французским колоннам и заставили их нарушить строй. Голландский батальон вошел в брешь на фланге Королевского немецкого легиона и остановился. Немцам приходилось сражаться на два фронта: отбивать прямые атаки и наступление на том фланге, где должен был находиться Южный Эссекский, но Шарп ничем не мог им помочь. Вольтижеры исчезли, смешавшись с остальной пехотой, и рота Шарпа, измученная, с почерневшими от пороховой гари лицами, осталась в самом центре бреши, наблюдая за арьергардом вражеской колонны, которая пыталась окружить немцев.

— Почему они не идут вперед? — Рядом с Шарпом неожиданно оказался Ноулз, голова лейтенанта была в крови, а лицо вдруг стало лицом ветерана.

— Потому что другие колонны остановлены. Они не хотят остаться без поддержки.

Капитан взял предложенную Ноулзом флягу — его собственная была пробита пулей, — и вода показалось ему восхитительно холодной. Шарп жалел, что не видит происходящего, но шум сражения говорил сам за себя. Барабаны двенадцати французских колонн сбились с ритма и смолкли, раздались радостные крики британцев, залпы прекратились, солдаты доставали штыки из ножен и надевали на дула мушкетов. Вопли ликования превратились в мстительные крики, и расположившиеся на вершине Меделина штабные офицеры увидели, что первая линия французского наступления рассыпалась, а немцы и гвардейцы продолжают оттеснять их штыками, преследуя смешавшую ряды колонну на другой берег реки, мимо вражеской артиллерии, брошенной неприятелем без единого выстрела.

— О Господи! — с удивлением простонал Шарп.

— Что? — Ноулз посмотрел в сторону реки, стараясь заглянуть за спины солдат голландского батальона, оставшегося в самом центре поля, туда, где попали в беду увлекшиеся наступлением немцы.

Передовая французская колонна спасалась бегством, она была разбита; но неподалеку стояла другая, такая же многочисленная, как и первая, и французы укрылись за орудиями своего готовящегося к наступлению резерва. Немецкие и британские солдаты, разгоряченные в пылу сражения, с влажными от крови штыками и незаряженными мушкетами мчались прямо под огонь резервных французских войск. В последний момент они повернули и в полном беспорядке побежали обратно, а вторая линия французов, усиленная солдатами из первой, под бой барабанов двинулась туда, где брешь, оставленная Симмерсоном, расширилась до полумили и где в панике метались британские солдаты.

Сэр Генри, находящийся в полной безопасности с Южным Эссекским за холмом Меделин, заметил наступление второй французской колонны и вздохнул с облегчением. Был момент, когда Симмерсона охватил ужас. Он видел, как неприятель заполнил долину: в воздух поднялись тучи пыли, впереди бодро вышагивали бесстрашные вольтижеры. Он видел, как солнце вспыхивает на штыках и отражается от множества значков на груди солдат, а барабаны и трубы зовут Орлов целых двенадцати колонн в бой против слабой оборонительной линии британцев. Потом французы остановились. Британцы открыли мушкетный огонь, его грохот поглотил все остальные звуки, и со своего наблюдательного поста на склоне холма Симмерсон стал свидетелем того, как колонны противника закачались, словно пшеница, на которую налетел неожиданный порыв ветра. Враг смешал ряды. Симмерсон не мог поверить своим глазам — горстка британцев сумела отбросить превосходящие силы противника! Лишившись дара речи, он слушал победные вопли своих соотечественников, примкнувших штыки и устремившихся в атаку. Сэр Генри ожидал жестокого поражения, а вместо этого стал свидетелем победы. Французы не смогли прорвать линию обороны и теперь дрогнули перед штыковой контратакой врага. Все надежды полковника рухнули.

Однако британские войска не смогли вовремя остановиться. Резервная колонна противника открыла огонь, немцы и гвардия были расстреляны в упор, началось новое, еще более мощное наступление врага на британский берег реки. Победные возгласы смолкли, вновь заговорили барабаны, британские знамена, теснимые французскими Орлами, устремились назад, к вершине холма. Вот теперь всем станет ясно, что полковник сэр Генри Симмерсон оказался прав.

Он повернулся к Кристиану Гиббонсу, чтобы указать тому на свою прозорливость, но вместо племянника увидел перед собой незнакомого подполковника; может быть, он уже встречал его где-то? Только вот сэр Генри никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. Он уже собрался спросить, что нужно этому элегантному офицеру, но подполковник заговорил первым: