— Которые летают. — Мак сунула руки в карманы, поскольку перчатки остались дома. Ни один из них о перчатках не подумал. — Я мало понимаю в птицах. — Склонив голову к плечу, она внимательно посмотрела на него. — А ты еще и орнитолог?

— Нет, ничего серьезного. Просто хобби.

— О боже, глупее признания не придумаешь. Давай-ка, Картер, сматывайся, пока все окончательно не испортил.

— Думаю, нам пора возвращаться: снегопад усиливается.

— И ты ничего не хочешь рассказать мне про птиц? Кормушки засыпаем мы с Эммой. Они висят между нашими домами.

— Эмма живет здесь?

— Да, видишь? — Мак показала на хорошенький двухэтажный домик. — Старый дом для гостей, и она использует оранжереи позади него. Я захватила дом у бассейна. Лорел и Паркер занимают третий этаж восточного и западного крыльев главного дома. Как будто и у них по своему дому. Лорел необходима кухня. Мне — студия. Эмме — оранжереи. Поэтому такое распределение показалось самым разумным. Мы много времени проводим в большом доме, но у каждой есть личное пространство.

— Вы давно дружите…

— Вечность.

— Разве это не семья? Без всяких гадостей?

Мак ухмыльнулась.

— А ты умный. И насчет птиц…

— В это время года легко увидеть кардинала.

— Ну, все знают, как выглядит кардинал. Именно одному из них ты обязан созерцанием моей груди.

— Прости, не понял.

— Он пытался влететь в кухонное окно через стекло, но у него ничего не получилось. Зато я вылила на блузку колу. Итак, птицы. Кроме красных, врезающихся в окна, я еще знаю птицу додо.

— К сожалению, птица додо вымерла, но в этих местах можно увидеть полосатых представителей отряда воробьиных.

— Полосатые представители отряда воробьиных. Если я умудрилась повторить это без запинки, то, наверное, уже протрезвела.

Они брели по дорожке, отгородившейся от тьмы яркими фонарями. Крупными хлопьями, как в голливудских фильмах, густо падал снег. Более красивой январской ночи и пожелать невозможно, вдруг поняла Мак. Но она ничего этого не увидела бы, если бы Картер не зашел и не настоял — в своей очень сдержанной, очень мягкой манере — на прогулке.

— На данном этапе я, пожалуй, должна сказать, что не имею привычки опрокидывать бокал за бокалом до заката. Обычно я пытаюсь забыться в работе или изливаю раздражение на Паркер и компанию. Но сегодня я была слишком зла и для того, и для другого. И мороженого не хотелось, а в тяжелые моменты это один из моих личных костылей.

— Я так и понял. Кроме мороженого. Моя мама, когда злится или расстраивается, варит суп. Огромные кастрюли супа. Ты и не представляешь, сколько супа я съел за свою жизнь.

— У нас никто не готовит, кроме Лорел и миссис Грейди.

— Миссис Грейди? Она все еще здесь? Я не видел ее сегодня.

— Все еще здесь. И все еще заправляет домом и командует всеми его обитателями. А мы не устаем благодарить Бога за это. Сейчас у нее ежегодные зимние каникулы. Неизменно первого января она уезжает на остров Сен-Мартен и остается там до апреля. Как обычно, она заморозила кучу кастрюлек жаркого, супов, овощных запеканок, чтобы мы не умерли с голоду, если случится снежный буран или атомная война.

Мак остановилась у парадной двери, лукаво взглянула на Картера.

— Ну и денек был, профессор. Ты выдержал.

— Благодаря некоторым интересным моментам. Ах да, Шерри выбрала Номер Три с буфетом.

— Хороший выбор. Спасибо за прогулку и сочувственное ухо.

— Я люблю гулять. — Картер сунул руки в карманы, поскольку не очень представлял, что с ними делать. — Пожалуй, мне пора. Снега намело. И… завтра в школу.

— Завтра в школу, — с улыбкой повторила Мак и обняла его щеки согретыми в карманах ладонями; легко, почти, как сестра, прикоснулась губами к его губам.

И Картер потерял голову. Он не успел подумать, что делает, не успел остановить себя. Он схватил Мак за плечи, прижал спиной к двери и превратил легкое соприкосновение губ в долгий и страстный поцелуй.

Все, что он воображал в семнадцать лет, стремительно ворвалось в реальность в тридцать. Какова Мак на вкус, на ощупь. В момент, когда раскрываются губы и сплетаются языки, когда закипает кровь. В тихом шелесте неспешного снегопада ее судорожный вздох грохочущей молнией пронзил его сознание.

Предчувствие бури.

Мак не оттолкнула его, не запротестовала, когда он по-своему, жарко и безумно, истолковал ее дружеский жест. Мелькнула мысль: кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать, что этот милый преподаватель английской литературы, натыкающийся на стены, может так целоваться?

Как будто вот-вот утащит тебя в ближайшую пещеру и сорвет одежду… пока ты с не меньшим энтузиазмом будешь срывать одежду с него.

А потом вообще не осталось никаких мыслей, и она лишь пыталась соответствовать.

Картер ошеломил ее. Она никогда не верила, что так бывает.

Ее ладони скользнули вверх по его лицу, пальцы погрузились в его волосы. Вцепились в них.

Это его отрезвило. Он отступил на шаг, чуть не поскользнулся на заснеженной дорожке, но Мак не шевельнулась, просто смотрела на него широко раскрытыми, сверкающими в темноте глазами.

Боже, думал он, боже. Я сошел с ума.

— Извини, — забормотал он, охваченный возбуждением и стыдом. — Извини. Это… не… просто я… Мне очень жаль.

Он бросился прочь, неуклюже скользя по свежевыпавшему снегу, а она все так же ошеломленно смотрела ему вслед. Сквозь грохот в ушах она услышала писк электронного ключа, увидела — в свете вспыхнувшей в салоне лампочки, — как Картер забирается в свою машину.

И только когда он уже исчез из виду, Мак вспомнила, что надо дышать, и обрела дар речи, и еле слышно выдавила:

— Никаких проблем.

Чувствуя гораздо более сильное головокружение, чем от вина, Мак вошла в дом, прошла на кухню, вылила в раковину его нетронутое вино, остатки своего. Она обвела кухню невидящим взглядом, развернулась, оперлась о кухонный стол. И только тогда изумленно и восхищенно произнесла:

— Блеск.

Бывает, просыпаешься и понимаешь, что сегодня не обойтись фруктовым печеньем и кружкой крепкого кофе. Мак мысленно поблагодарила Картера за избавление от мучительного похмелья, но несколько дюймов снежного покрова на дорожках означали, что придется помахать лопатой. А это занятие требовало настоящего топлива. Прекрасно зная, где его найти, Мак натянула сапоги, пальто и распахнула дверь.

И тут же метнулась обратно. За фотоаппаратом.

Ослепительный, дерзкий свет низвергался с высокого голубого неба на безмятежное белое море, затопившее парк застывшими, мерцающими волнами. Кусты стали похожи на тощих горбатых карликов, пересекающих мелководье вброд, а на камнях, окружающих бассейн в форме естественного пруда, выросли фантастические сугробы-баррикады.

Наведя камеру на рощу, превратившуюся в ледяной дворец, Мак вдохнула холодный воздух — словно бесчисленные крошечные стеклянные осколки впились в горло — и выдохнула клубящееся облако пара.

Пейзажи редко поражали ее воображение, но этот, черно-белый, с множеством промежуточных тонов, с игрой света и тени под первозданным, голубым небом, притягивал необъяснимо. Столько форм, столько текстур. В облепленных рыхлым снегом ветвях, в превратившейся в кружево коре затаились бесчисленные возможности.

Посреди белого моря возвышался величественный красавец-дом, элегантный, изысканный.

Мак неспешно приближалась к этому прекрасному острову, экспериментируя с ракурсами, светом, сверкающими шарами заснувших до весны азалий. Краем глаза она заметила какое-то движение, повернулась и увидела кардинала, опустившегося на заснеженный клен. Устроившись на ветке, ярко-красное пятнышко залилось звонкой трелью.

Мак пригнулась, приблизила изображение, не рискуя подойти ближе и спугнуть птицу. Интересно, не этот ли кардинал накануне врезался в ее окно? Если так, он явно не пострадал, поскольку алеет сейчас язычком пламени на белой кружевной ветке.