Не случайно Пялица, поглотившая Пулоньгу, без остатка исчезла в Чапоме следом за Стрельной. Не случайно колхоз "Волна" давно распрощался со своим последним судном и остался ни с чем на берегу. Все эти решения противоречили экологической природе колхоза, и даже Стрелков, удивительно заводной и энергичный Стрелков, который во всем и всегда успевал быть первым, заражая своим неподдельным энтузиазмом медлительных, но основательных односельчан,- на покосе, на тоне, в оленном стаде, на строительстве или ремонте, даже на полеводстве, когда, как рассказывал он сам, ему пришлось за два дня и три ночи освоить профессию тракториста, чтобы вспахать колхозные поля,- даже он готов был махнуть на все рукой.

- Видишь ли, дело какое,- говорит он мне, задержавшись на крыльце конторы,- полтора десятка лет я председатель, а слышал всегда только одно: "Давай!" Давай план, давай продукцию, давай показатели... И не я один - все так. А когда понукают, когда за тебя решают, что ты должен, а что не должен делать, хорошего ничего не получается. Тебе и оглянуться некогда, голову не поднять вперед посмотреть - туда ли ты идешь, куда надо? А может, ты уже по горло в болотине завяз и только руками машешь? И давать уже больше нечего, все кругом роздано, только что с себя последнее не снял. Вот и получалось, что жили не завтрашним днем, а вчерашним - за счет вчерашнего дня, им питаясь. Вот и бежали из колхоза все. Не хотели, а бежали, потому что мы, родители, своих детей гнали. А теперь, наоборот, звать надо, чтобы на место своих чужие не наехали! Вон у меня какая стопка писем с предложениями лежит. Правда, все рыбалкой хотят заниматься, на сельское хозяйство никто не просится, но я считаю, что это они просто догадаться не могут, что у нас, в Заполярье, земля порой лучше, чем в средней полосе, родит. Так что перелом произошел, это я тебе со всей уверенностью говорю...

И, напомнив мне, что к вечеру в правлении соберутся бывшие оленеводы, чтобы поговорить о возможности возрождения этой отрасли хозяйства, он уходит в контору...

В Чапому я летел через Мурманск и на этот раз не спешил. Да, конечно, лучше увидеть своими глазами однажды, чем услышать десять раз. Но прежде чем смотреть, надо еще знать, что именно смотреть и зачем. Мне хотелось узнать, как оценивают обстановку на Берегу в обкоме, что думают теперь, по прошествии двух лет, в "Севрыбе", что нового могут рассказать в рыбакколхозсоюзе. Да и к районному начальству следовало заглянуть.

Перелистывая подшивки местных газет, разговаривая с руководителями района и области, я мог убедиться, что в районе главным делом считали лес. Его добыче, сплаву, обработке и прочим производственным операциям было посвящено все внимание местной газеты. Собственно Берег, протянувшийся на триста с лишним километров, с его рыболовецкими колхозами и поморскими селами, привлекал внимание периодической печати крайне редко, фигурируя разве что в сводках по надою молока и заготовке кормов, то есть фиктивными, ничего не определяющими и ничего не значащими величинами.

Нет слов, с той поры, когда я последний раз заходил в залив Малую Пирью на шхуне архангельской мореходки, районный центр изменился. Квартал девяностоквартирных жилых домов, новый Дом культуры, службы быта - все это выросло на самом выгодном с градостроительной и с эстетической точки зрения участке между двумя заливами. Не кривя душой, я расхваливал терчан за новую дорогу, связавшую теперь Умбу с Кандалакшей, построенную добротно, удивительно красиво и чисто, что было уже совсем непривычно в таком далеком, глухом краю, тем более что улицы самого поселка являли глазу, как и прежде, весьма безотрадное зрелище. Под стать дороге были и зеленые прямоугольники мелиорированных полей, открывавшиеся на подъезде к поселку.

И все же, как мне сказали в обкоме партии, Терский район оставался самым тревожным районом области, самым отсталым по всем показателям.

Ветшали села, почти не развивалась сеть дорог, а те, что были, требовали немедленного ремонта. В районе оказалось восемьдесят процентов всей пригодной для обработки земли, пастбищ и сенокосов Мурманской области, но сельское хозяйство хирело из-за невозможности вывоза продукции. В Умбе строили многоэтажные дома, которые могли вместить в себя все население Берега - как это и предполагало сделать районное начальство,- но общий жилой фонд по району катастрофически сокращался, и все потому, что не было в хозяйствах плотников. Это было бы смешно, если бы не оборачивалось подчас подлинной трагедией.

В лесном, специализированном на лесе крае за последние десять лет не смогли собрать бригаду плотников, которые начали бы снова строить избы по селам, а вместе с тем и завершить брошенную на полдороге реставрацию единственного в области памятника мирового значения - деревянную церковь Успения в Варзуге, построенную в середине XVII века.

Я слушал и недоумевал. Неужто же русский человек, столь сроднившийся с основным плотницким инструментом за свою многовековую историю, что выражение "куда топор и соха ходили" стало формулой российского юридического документа, теперь уже не способен этот самый топор в руках держать и должен звать на помощь из города шабашников?! Куда же делись прежние умельцы? Или и впрямь "городская помощь" отучила сельского жителя от ответственности за свою собственную жизнь?

Но факты были налицо, и я мог понять областное руководство, занявшее по отношению к Терскому берегу своеобразную позицию, которую можно было определить как благосклонно-выжидательную. Как бы со стороны: кто кого? Поморы выдюжат или их обстоятельства сломят? Они понимали, как далеко зашло разрушение Берега, представляли суммы и средства, которые следовало бросить на его возрождение и которых, надо сказать, у них не было, а потому, благосклонно отнесясь к инициативе рыбакколхозсоюза и "Севрыбы", не торопили районную помощь, хотя и отказали району в дальнейшем сносе поморских сел...

Обо всем этом с достаточной прямотой мне сказал в Мурманске один из работников обкома, непосредственно курировавший деятельность "Севрыбы":

- Вопрос Терского берега - вопрос не столько экономический, сколько социальный. Берег обезлюдел. Мы все время забирали оттуда молодежь, способствовали ее оттоку - на производство, на рыболовный флот. Если оставить в стороне Умбу, то сейчас там живут люди, которые или не хотят с берега уходить, или им не куда уйти. Трудоспособных там очень небольшой процент. Три колхоза всего осталось.

- А ведь их было двенадцать, если не считать старую Умбу! - не удержался я.

- Верно, было,- согласился мой собеседник.- Много чего было, а теперь нет. Ни колхозов, ни людей. Они растеряли своих оленей, свои корабли, которые или погибли, или списаны за негодностью, и теперь уже не могут самостоятельно наладить свое хозяйство, свою жизнь. Нужны кадры партийных руководителей и рабочие руки. Мы поддержали инициативу "Севрыбы", которая хорошо вписывается в Продовольственную программу,- возродить зверобойный промысел, поднять сельское хозяйство... На восстановление заброшенных сел у нас просто сил нет, сейчас поддержать бы оставшиеся колхозы. Построим дома - появятся люди; появятся люди - появятся дети, тогда мы снова начнем открывать школы, медпункты... Но для этого надо, чтобы колхозы стали рентабельны...

Я не мог согласиться с моим собеседником, что сначала надо подождать детей, а уж потом думать о строительстве детских садов и школ. Он считал, что из-за пяти детей нельзя держать школу и учителей в селе, даже если их и не пять, а пятнадцать: нерентабельно. Такой же точки зрения придерживался и областной отдел народного образования. Между тем, как утверждали все председатели колхозов, появление новых людей в колхозе,- а желающих было много, преимущественно из горожан,- упиралось не только в отсутствие жилья, но и в отсутствие яслей, детских садов, школ и медпунктов. Часто решающей оказывалась именно эта сторона вопроса. Люди соглашались год-другой пожить на квартире, пока не будет построен дом, но перспектива сразу отдать детей в интернат за сто, двести и более километров никого из них не устраивала.