– Так я писать не поспею, годите, други, – остановил Томила.

– А которые дворяне к войску боярскому едут, и тех побивать насмерть, – добавил Гаврила.

– Кругом побивать! – упрекнул Томила. – «Побивать, побивать, побивать…» Чисто, как палачи!..

– А что же нам деять-то с ними, Иваныч?! Впрок, что ли, солить али квасить? Они на нас лезут с ружьем ведь!

– Еще, Иваныч, пиши: Всегородняя земска изба велит, кои крестьяне с городом в мысли, и тем крестьянам травы дворянски косить, яровые на землях дворянских сеять, озимые убирать, во дворянских угодьях рыбу ловити…

– Не мочно писать, Левонтьич. Земска изба того не указывала, – перебил Томила.

– А пиши, коли так, не «Земска изба», а «велит земский староста Гаврила Демидов» травы дворянски косить, хлеб убирать и рыбу ловить, а кои помещичьи приказчики сильны учинятся крестьянам, и тех земский староста Гаврила велит слать к нему на расправу…

– Да что же ты, царь, что ль, али князь удельной?! – воскликнул Томила. – Как так писать «Гаврила велит»? Кто знает Гаврилу?!

– А кто не знал, тот узнает! Спросят – какой Гаврила, а другой скажет: «Кто никого не боится и правду любит, то и Гаврила!»

Яга и Прохор захохотали.

– Верно, Левонтьич!

– Пиши, не бойся, пиши, Иваныч, а припись я сам поставлю. Моя рука, мой и ответ! – разошелся Гаврила.

– А сколь же стрельцов посылать? – спросил Прохор.

– По пять человек с десяток ватажек, а вместе десятков пять. А в каждом пятке один за десятника старшиной, – подсчитывал хлебник. – Да еще, Томила Иваныч, ты им в наказе пиши, чтобы мужиков не грабили, не обижали, а на коих стрельцов крестьяне жалиться станут, и тем быть в городе в наказанье жестоком кнутами, – спохватился Гаврила.

Томила в общем молчанье писал наказ. Закончив, он тряхнул песку из песочницы.

– Припись ставь да печатай, – сказал он, подавая готовую наказную грамоту.

Гаврила поставил подпись и взялся за воск для печати. Томила закрыл чернильницу и хотел ее спрятать привычным движением на пояс, но хлебник остановил его:

– Постой, погоди, еще наказные грамоты станешь писать.

– Кому?

– Стрелецким пятидесятникам – Сорокаалтынову да Соснину: сидеть им, Сорокаалтынову с дворянином Тюльневым, с полсотней стрельцов, в Снетогорском монастыре, а Соснину с дворянином Сумороцким – в Любятинском. Да коли придет осада, то крепко в осаде сидеть, гонцов боярских и войска дорогами не пускать на вылазки лазать, корма у Хованского отбивать да чинить непокой во стане боярском, а буде станут на приступ лезть – отбивать, а станут дерзати на псковские стены бояре, то бить по их рати из пушечного снаряду и из пищалей. А трудников монастырских ратному делу наскоро обучать да прибирать во стрельцы, а из стен монастырских никого бы отнюдь в боярский стан не выпускивать, а кто побежит – побивать насмерть.

– Левонтьич, полсотни стрельцов на кажду обитель мало. По сотне надобе посылать, – подсказал Яга.

– Где ж столько сотен кидать напасешься?! – вмешался Прохор. – Полсотни будет! А надо более, то из трудников себе приберут. А далее так написал бы, Иваныч: кто из стрельцов и дворян похочет бежать в стан боярский, и того тут во Пскове дом разорим и семейку побьем.

Караульный стрелец, стоявший у Земской избы, стукнул в окошко.

– Гаврила Левонтьич, тут малый тебя спрошает, – окликнул он.

– Что за малый? Впусти.

– Дядя Гавря, выдь на одну духовинку! – послышался знакомый голос с улицы.

Хлебник узнал Иванку.

– Входи, Иван, – громко позвал он.

Иванка вошел весь какой-то взъерошенный, бледный, весь сам не свой и стал у порога…

– Иди, садись с нами, – позвал Гаврила. – Что-то с тобою стряслось?

– Дядя Гавря, ведь я не таил, как прибег… ты велел потаиться… – сказал Иванка дрогнувшим голосом и умолк, не в силах говорить дальше.

– О чем потаиться, Ваня? Чего ты плетешь? – не понял Гаврила.

– Про извет, про Первушку… – выдавил с болью Иванка.

– Ну, что еще сотряслось? – нетерпеливо спросил хлебник.

– В измене меня… – продолжал Иванка и снова запнулся. – Первушка в город влез от бояр, и они на меня… и на бачку поклепом…

– Эк он до завтра не кончит, Левонтьич, – вмешался Прохор, – я ведаю все: изменного дела Иванкина не было в Москве никакого, да то один я от Кузьки знаю, а город не ведает. На Иванку извет написан: вот он и сам не свой… Ему бы ныне из города вон покуда. Я мыслю его с Копытковым отпустить к мужикам…

– Поедешь, Иван, побивать дворян по уездам? – спросил Гаврила.

– Где их ни бить, все одно, дядя Гавря! Велишь во Пскове всех перебить, и сейчас учну с Чиркина в Земской избе.

– Ну-ну, ты потише! – остановил Томила.

– Не всякое слово в строку, Томила Иваныч, – отшутился Иванка. Он увидел, что старые друзья ему верят, и ожил.

– Беги за Копытковым, призови его скорым делом. Мы станем тут ждать, – сказал Иванке Коза.

В ту же ночь Иванка, в числе полусотни стрельцов, под началом Копыткова, выехал поднимать на дворян уезды, а две стрелецкие полсотни тою же ночью тайно выбрались в монастыри – Любятинский, на Новгородской дороге, и Снетогорский, стоявший при дороге на Гдов.