Копытков ему рассказал, что они с Печерениным скопили в лесах Завеличья крестьянскую ватагу сот в пять человек – целый полк.

– Как станут московские дворяне лезть в Завеличье, а мы им в спину ударим – побьем к чертям. Да вот в чем, Ванюша, беда: зелья мало. Пушки, пищали, свинец – все есть, а зелья нехватка, – сказал Копытков. – Я слышал, Гаврила Левонтьич просил у Земской избы – не дают.

– Да я тебе целый мешок притащу, и просить никого не надо! У нас в Завеличье зелейна казна в сарае без двери лежит за Немецким двором. Там восемь бочонков!

– Да когда ты сумеешь: мне завтра назад нужно ехать в лес!

– До света нынче поспею. Давай мешок! – схватился с места Иванка.

Поздно вечером вдвоем с Кузей подошел Иванка к сараю, в котором хранился порох, и толстяк простодушно начал болтать со знакомым стрельцом, стоявшим на карауле возле сарая. Под их разговор Иванка незаметно скользнул в сарай и в темноте с поспешностью шарил бочонки. Неожиданно он наткнулся между бочонков на готовый, насыпанный доверху большой мешок пороху.

«Отколе? Зачем, кто его тут припас?» – удивился Иванка, однако быстро взвалил его на спину. Но прежде чем он успел выйти, Иванка услышал с улицы чужие голоса.

– А тебе чего? Ты тут пошто? – кричал дворянин Тюльнев.

– Да вот со знакомцем я тут, – оправдывался Кузя.

– Трепать языком не закон, когда в карауле, – вмешался Сумороцкий. – Пограбят порох, тогда чей ответ? Твой ответ? Пошел вон отсюда!

Иванка затаился, слушая их голоса, но вдруг в темноте он услышал рядом чье-то дыхание, кто-то ощупал его, испугался, отдернул руку и вдруг закричал:

– Человек! Эй, тут человек!

Иванка рванулся бежать.

– Держи, убежал! – закричали сзади.

Иванка выскочил из сарая, но тут же несколько рук ухватили его.

– Стой, ты кто? Кто таков? – допрашивали его, закручивая назад локти.

Дворяне Тюльнев, Сумороцкий, стрелецкий пятидесятник Соснин и молодой дворянин Хотынцев, ровесник Иванки, наткнувшийся на него в сарае, окружили Иванку.

– Пошто влез в сарай? Чего тебе нужно?

– Он зелье хотел украсть. Полный мешок из бочонков насыпал, – сказал Хотынцев.

– Не я насыпал… Он был… – возражал Иванка.

– Отколе ж он был? – с насмешкой спросил Тюльнев. – Ты зелье московским хотел продать!.. Снимай с него саблю, – приказал он Соснину.

Иванку свели поблизости на Немецкий двор и засадили под стражу в глухой каземат.

Ошарашенный происшедшим, он размышлял в темноте, кто насыпал из бочки порох в мешок, почему появились там ночью дворяне, зачем Хотынцев вошел в сарай, чего он там шарил. И Иванку вдруг осенило: он понял, что сами дворяне пришли за тем же, за чем и он; пока они у двери говорили с караульным стрельцом, Хотынцев должен был вынести порох в мешке. Куда? Для кого? Они хотят город оставить без зелья! Может быть, просто в реку кидают в мешках! Может, там и еще мешки?!

«Поставят меня к расспросу – и все с дощана расскажу. Они моего-то пустого мешка не нашли; он и правду мою докажет!» – думал Иванка.

На двери каземата брякнул замок.

– Выходи, вор! – позвал Тимофей Соснин.

Иванку вывели. Он надеялся, что оправдается в Земской избе, но его указали вести в стрелецкий приказ. Руки его были связаны за спиной. Двое стрельцов шагали по сторонам.

– Повесят тебя! – с сочувствием произнес один из его провожатых. – Эх, молодой!..

У Иванки по спине прошел холодок – так просто были сказаны эти слова.

– Как… повесят? – с запинкой вымолвил он.

– А как же, брат!.. В ратную пору зелейну казну расхищать – за то петля на шею… Там, в каземате стрелецком, железный столб с релей. На ней-то и вешают…

– Земские старосты не дадут! – возразил Иванка.

– Тут старосты ни к чему. Ты ратный человек, тебе хозяин – стрелецкий голова! – пояснил второй провожатый.

– Тимофей Соснин указал все сготовить, чтоб разом веревку на шею – и баста!

– Братцы мои! – взмолился Иванка.

– Да, то-то, что братцы! – сказал стрелец. – Сам знаешь указы…

Уже подымались сумерки, словно вырастая из мрачных красноватых отблесков в тяжелом течении реки. Иванка со стрельцами шагал через плавучий мост.

«Скакнуть, что ли, в воду? Тут и конец!» – мелькнуло в уме Иванки. Он подумал, что утонуть все же легче, чем быть удавленным, и взглянул на то место, где утонула мать.

– Не балуй, – угадав его мысль, сказал провожатый и крепко взялся за ворот его кафтана.

Они перешли мост.

Во Власьевских воротах караульные стрельцы и толпа посадских преградили им путь. Слышался хохот. Звон бубна и выкрики: «Миша! Миша!» – сказали, что толпа потешается скоморошьей забавой. После падения воеводской власти никто не гнал скоморохов, и старый знакомец Иванки Гурка Кострома свободно бродил в Завеличье и в городе со своим медведем.

Иванкины провожатые, расталкивая толпу, пробирались в середину круга.

– Куды? Погодишь! – с досадой остановил их караульный стрелецкий десятник, и поневоле они остались зрителями потехи…

– Куды ж тебя взять гусей сторожити? Коли возьму, то им головы будет сложити! – убеждал скоморох медведя.

Мишка поклонился и заревел, качая головой.

– Не жрешь ни гусятины, ни поросятины? – спросил Гурка.

Медведь яростно затряс головой и махнул лапой, всем существом выражая, что он никогда не касался такой пищи.

Толпа хохотала.

– Любишь гусей? – лукаво спросил скоморох.

Мишка нежно погладил себя лапой по лапе и ласково заворчал.

– Холить, беречь их станешь? – продолжал скоморох.

Мишка еще усерднее закивал.

– Впрямь псковской дворянин Сумороцкий! Тот эдак же любит посадских! – сказал скоморох.

В толпе засмеялись.

– Ин стану и я земским старостой. Держи, дворянин, посадского гуся: береги, не поела бы московска лиса! – воскликнул Гурка, вынув из мешка живого гуся.

Медведь протянул обе лапы, принял гуся и, разинув пасть, клацнул зубами… Птица вскрикнула и забила крыльями. Полетел пух, брызнула кровь. Медведь заревел, пожирая добычу… Пух кружился по ветру, как снег, над толпой.

Гурка ударил в бубен и неожиданно с приплясом запел: