– Тьфу ты, бес! Да отколь он взялся? Где твой царевич? – нетерпеливо спросил летописец.

– Не ведаю, пане, ты лучше знаешь – в Варшаве иль в Полоцке ныне…

– Поляк? – с недоверием переспросил Томила.

– Царь Василий был русский. Отколе же сын – поляк?

– Коль в Полоцке рати наймует, так, стало быть, лях! На черта он сдался… Ну, вы и народ! – покачал головой летописец. – То Дмитрия сляпали, ныне Ивана…

– Я сам, пане, русский, я двадцать пять лет уже живу в государстве Российском! Я сам есть холоп государя, каков же и ты! – обиделся Юрка.

– Эх ты, пан! Ну что нам в Иване Шуйском! Да будь он хоть вправду царевич… Как наши письма дойдут изо Пскова во все города, да все российские города и уезды заедино повстанут, да земское ополчение сложат, да как придут на бояр, тогда и боярин Борис Морозов не будет мочен правду мою отринуть… Вот в чем, пане, народная сила! Философ един, без народа – мудрец, а с народом он богатырь…

– Пан, стало, ждет всей земли повстанья? – спросил с любопытством поляк.

– В том и сила! – сказал летописец. – А ляхов из Полоцка в город впускати не стать. Коль город изменным станет, то все города от него отшатнутся. Русскую правду и русским мечом добывать, а не панским!

– Слухай, пане, – сказал поляк, – я смею мыслить, что пан царевич згодися[202] с таким трактатем. Нех пан Томила пишет лист до царевича шибко. Царевич пошле свое войско до Пскова. Боярин Хованский ускаче от стяны, як пайка бялый.

– Все врешь! Не наш то царевич, а панский, как Гришка Отрепьев… И все воровство! – возмутился Томила.

После разговора с Захаркой о вестях из Литвы Томила успел поверить в пребывание царя в Литве. Слова поляка о каком-то неведомом миру царевиче привели его в смущение: если в Литве был не царь Алексей, а пустой самозванец, кому же и куда посылать «Уложение»?

– Воровство! – повторил подьячий. – Никакого Ивана-царевича нету… Вор лезет на Русь, чтобы снова отдать нас панам… Шиш возьмут!..

– Пане милый, пшепрашам, никто не пшимуси![203] – воскликнул поляк. – Пан чел мне трактата. То есть велика честь – слухать такую мудрость. Пан Томила читал Платона, Овидия и Плутарха. Пан ве, что царь повинен быть разумом ясен и книжен… Я вем, пане милый, Иван-царевич есть монж[204] , искусный в риторике и диалектике, мудрый…

– А ты, пане, польский лазутчик! – внезапно сказал Томила. – Ты есть… вор!

– То есть политичность руссийска! – вскочив, с возмущением и злобой выкрикнул Юрка. – То вежество русское, пане Томила! Я есть гость в вашем доме, вельможный пане! – ядовито напомнил он.

– Гость-то ты гость. Да иди подобру покуда, а боле не лезь со своим воровством. Не то попадешь в Земску избу к расспросу… Иди! – раздраженно сказал Томила.

И пан Юрка вышел с надутым достоинством и обидой.