– Боян я, – раскланиваясь, сообщил зеленоволосый. – Кстати, слово «боян» происходит от…
– А ты не тать лихой? – вскинулся Шнобель. – Не печенег ли? Не кавказец ли дикий?
– Я русский боян, – обиделся тот. – Автор замечательных застольных былин, исполняющихся напевно, вполголоса.
– А почему мы тебя не слышали? – продолжал бдить Шнобель.
– Пару лет назад, – помрачнел зеленоволосый, – шел я по лесу и упал в берлогу. Мне медведь на ухо и наступил. С тех пор я пою тихо, для себя.
– Кубатайчик! – всплеснул руками боян Верхушкин. – Помню, помню я тебя! Ребята, это наш, боян!
Зеленоволосый гордо подбоченился и помахал Верхушкину рукой.
– Да, – задумчиво сказал директор ВБО. – Ситуация. А грамотка, что ты боян, у тебя имеется?
– Вот она.
Директор осмотрел грамотку, понюхал, попробовал на зуб. Кивнул:
– Пойдет. Отлично сделана. Даже лучше, чем настоящая. Садись, боян, с этого и начинать надо было.
Тот плюхнулся на скамью рядом с Иваном и окинул его пытливым взглядом. Потом уставился на булаву.
– Слово «булава»… – начал он…
Иван торопливо сунул ему крынку с медовухой.
– Я не пью, – обиделся зеленоволосый. – Я пьянею от общения, находясь в окружении пьющих. Это имеет ряд следующих преимуществ…
Зажав обращенное к соседу ухо перчаткой, Иван вновь уставился на директора ВБО, рядом с которым уже стоял боян Лапкин.
– Слушали мы сегодня былины северного бояна Куланьяннена, – начал он. Стоящий у дверей толстенький молодой боян глупо улыбнулся и сделал вид, что настраивает гусли.
– Боян голосистый, былины хорошие, – продолжал Лапкин, – но петь их нельзя!
Боян Куланьяннен уронил гусли и выпучил глаза.
– Почему нельзя? – сам себя спросил Лапкин и сам же ответил: – Во-первых, мы таких не поем. Во-вторых, молод еще. В-третьих, уж очень у него былины жестокие. Вот, скажем, былина о сорока богатырях и заколдованном острове. В ней богатыри, да даже и не богатыри толком, а добры молодцы, только и делают, что друг друга на кусочки рубят. Такого не бывает!
«Бывает!» – хотел было пискнуть Иван, но, сообразив, что нарушать напряженный полет мысли старого бояна невежливо, промолчал.
– Вот если былину переделать так, чтобы они друг друга не убивали, а понарошку дрались, – продолжал Лапкин, – чтоб булавы у них были соломенные, а кровь – из сиропа клюквенного, тогда петь можно. Есть у вас на севере клюква?
– Есть, – пролепетал Куланьяннен.
– Вот и переделайте. У вас большое будущее, боян. Вы вполне сможете петь колыбельные песенки для детишек малых.
– А если я для взрослых петь хочу? – обреченно поинтересовался северянин.
Все иронически заулыбались. Боян-ткачев сын приподнялся и разъяснил:
– Поймите, Куланьяннен, эти экологические ниши у нас давно заняты. Остались места лишь для бояна-колыбелыцика, бояна-хитрого мужичка и бояна-гитариста. Гитариста – это чтобы показать нашу прогрессивность. На гишпанском инструменте, гитаре, играешь? Нет? Вот так-то. Что там у него с другими былинами?
– Ну, парочку мелких можно вставить в очередной концерт «Версты былинные», – снисходительно сказал Лапкин. – Есть еще одна большая, но какая-то больно запутанная. Можно, правда, ее до ума довести. Надо вначале петь последний куплет, потом второй, затем десятый и сорок третий. Остальные выкинуть, а двадцать шестой петь в виде припева.
– Дело говоришь, Лапкин, – поддержал его боян-ткачев сын. – Кого еще прослушали?
– Бояна Бурчалкина с юга, – нахмурился Лапкин. – Только сам он не приехал, а прислал на бересте текст былины срамной. «Бабушка и Василек» называется.
– Читал-читал, – оживился кто-то из молодых. – Ох срамная былинка! Там Василек этот бабушку…
– Раз сам не приехал, и обсуждать не будем, – поспешил перебить его директор. – Грамотку сию возле печки положите. Мало ли что, вдруг дров не хватит… Кто еще у нас спеть хочет?
Тут Ивану-дураку плашмя саданули по затылку саблей. Он гневно обернулся и, отняв от уха рукавицу, уставился на зеленоволосого соседа.
– Извини, – зашептал тот. – Привычка такая: как попаду в народ, так хочется саблей махать. Руки чем-то занять надо…
– На. – Иван протянул ему пригоршню семечек, оставшихся в кармане от первой встречи с Марьей-искусницей. Он справедливо решил, что семечки помогут занять соседу не только руки, но и язык. И угадал.
А возле директора ВБО уже стоял крепенький мужичок с грустным выражением лица. Он со вздохом протянул ему несколько берестяных свитков и произнес:
– Написал я тут маленько. Петь не надо, скажите просто, что не так…
– Хитрый мужичок! – хором закричали бояны. – Покатит!
– Теперь бы еще гитариста найти, – мечтательно сказал директор.
А бояны веселились. Крынки с медовухой незаметно уступили место бутылям с зеленым вином. Сильно захмелевший от общего веселья сосед приник к Ивану-дураку и зашептал:
– Семечки у тебя – язык проглотишь! Сам жарил?
– Любовь моя, Марьюшка, их жарила, – ответил Иван и побрел искать более спокойное место.
Он протиснулся между обсуждавшими размеры дани за очередной концерт, постоял чуть-чуть возле кучки боянов, решавших, как правильно петь былину об Алеше Поповиче. Оказывается, в самом распространенном тексте былины Алеша бьется со Змеем Тугариным два раза подряд и оба раза его убивает. Верно, древний боян написал два варианта боя, а решить, какой лучше, – не успел. Помер, видать, от натуги. Теперь бояны решали, что лучше: выкинуть один поединок или дописать, что у Змея Тугарина был брат-близнец Змий Тугарин. Иван постоял, послушал, но понял, что сегодня бояны к единому мнению не придут, и двинулся к выходу.
У дверей было куда веселее. Молодые бояны, отпивая по очереди из единственной бутыли с зеленым вином, пели друг другу свои былины. Всеобщим успехом пользовался боян Воха, который, аккомпанируя себе на гишпанском инструменте, пел на непривычный мотив:
Певец затарабанил по струнам, глотнул зелена вина и, мгновенно осипнув, продолжал:
Дурак привычно схватился за булаву, но передумал. Приятно все-таки, когда о тебе поют, пусть даже не очень складно. В руки ему сунули крынку с медовухой, мир стал уютен и бояны симпатичны. Рядом сидел хитрый мужичок, которого все звали Кудряшкиным, и вполголоса подпевал бояну Вохе. Униженный Куланьяннен бродил среди молодежи и напрашивался на комплименты. Его жалостливо хвалили. Временами забегал директор ВБО, делал пару глотков из бутыли, стрелял у кого-нибудь табачку и возвращался к профессиональным боянам. В последнем набеге он взял в полон гитариста Boxy и увел его увеселять маститых. Молодежь тут же похватала гусли, разбилась попарно и принялась петь друг другу. Кто-то, прежде чем петь, хвалился: дескать, эту былину он уже пустил в народ и ее поют в деревне Тугоуховке, где народу – целых двадцать душ.
Потом заглянул боян Фискалкин, снисходительно посмотрел на молодежь и похвалился недавним приобретением – заморскими гуслями-самогудами. С их помощью Фискалкин добился небывалой плодовитости, сочиняя по две былины в день. Гусли сами ему подыгрывали и даже запоминали текст былины. Молодые бояны после ухода Фискалкина стали уверять друг друга, что мотив на гуслях-самогудах однообразный, а голоса у Фискалкина отродясь не имелось. Но видно было, что они ужасно завидуют.
