И они поехали.

…А безвременно похороненный друзьями Емеля в это время уже подъезжал к Киеву. В глазах его блестели крупные слезы. Временами он опускал очи долу и скорбно шептал:

– Не корысти ради, а токмо волею пославшей меня Любови… Ох, богатыри, не узнайте, а узнаете – не прогневайтесь, а прогневаетесь – так не бейте, а побьете – так не до смерти…

Саврасая кобыла насмешливо косила на него лиловым глазом.

…В палатах княжецких Емеля первым делом бросил к ногам Владимира трофеи, после чего гордо потребовал:

– Не вели казнить, вели миловать!

– Обдумаем, – пообещал Владимир, косясь на выпавшие из котомок трофеи: каменья самоцветные, яства басурманские, пуховики китайские и свитера турецкие. Улов был богатым, Владимир уже облюбовал себе свитер приятной красно-бело-синей расцветки и теперь ласково улыбнулся Емеле:

– Здоров ты, парнишка!

– Питаюсь налимом.

– Отъел себе харю, как я погляжу. Откуда товары?

– Из боя, вестимо. Побил басурманов. Вот так я служу!

– А с кем же ты дрался?

– Со Змием ужасным. Похож на корову, рогат и копыт. Я Змия пинком уложил в одночасье, а после был прочий вражина побит.

Владимир с сомненьем покачал головой. И неожиданно заорал:

– А много ль корова дает молока?

– Не выдоишь за день, устанет рука, – пролепетал Емеля.

– Все ты врешь, – устало сказал Владимир. – За тряпки, конечно, прими благодарность, но все же придется тебя наказать.

– О Солнышко наше, не надо, спасибо, позволь мне отсюда домой убежать! – взмолился Емеля.

– Кончай рифмоплетство! – осатанел князь.

– Немедля кончаю, – пискнул Емеля.

Князь помолчал, потом строго сказал:

– Вот что. Ежели ты, врун, покаешься, скажешь, откуда трофеи на самом деле, голову рубить не будем. Вместо того – выдам тебя за Несмеяну… тьфу, Несмеяну за тебя, вечно путаюсь. Согласен?

Обалдевший Емеля быстро кивнул. Князь спустился с трона, обнял его за плечи и доверительно сообщил:

– Понимаешь, зятек, Иван-дурак Несмеяну опозорил.

– А я думал, он только ширинку расстегнул, – закручинился Емеля.

– Да не в том смысле! Какой ты глупый, настоящий царевич. Иван отказался Несмеяну в жены брать. Позор?

– Позор, – неуверенно согласился Емеля.

– Вот ты сей позор и покроешь. Человек простой, сразу видно – из народа. Людям это понравится. Ладно, сейчас я невесту твою кликну, ты про подвиг расскажешь. Только не ври!

Вскоре по зову пришли Несмеяна и Василиса Премудрая (она же – Прекрасная). Емеля, пожирая Несмеяну глазами, стал рассказывать о богатырском подвиге, не забывая и свое скромное в нем участие.

– Да-а, – протянул удивленный Владимир. – А я на богатырей бочку катил, собирался им головы поотрубать. Бывают, бывают и у нас, князей русских, ошибочки. Что ж мне делать? Может, советников разогнать или Избу Советов подпалить?

– Зачем же крайние меры, милый? – удивилась Василиса. – Прикажи верным боянам, пусть они песенки поют о твоих терзаниях и страданиях за народ русский. Так испокон веков делалось и всегда прокатывало. А то выйди к народу и крикни: «Люб я вам аль не люб?!» Только не забудь перед этим стражничкам жалованье повысить и вокруг народа тройным кольцом поставить… А на советников неразумных не гневайся. Они тут ни при чем, один Гапон воду мутил.

– Гапона не трожь, – огрызнулся Владимир. – Какой ни есть, а в домино отменно играет, галстук завязывать умеет, боянов высмеивает знатно. Как придет с повинной, так и разберемся.

Наступило молчание. Нарушил его Емеля, который, поглаживая руку Несмеяны, спросил:

– А свадебку когда сыграем?

– Свадебку? Через недельку. Надо бражки наварить, налог свадебный с горожан собрать, ликование народное организовать… – Владимир поочередно загибал пальцы. Потом уставился на Василису и задумчиво произнес: – Что-то о тебе мне Гапончик говорил… Он, конечно, под подозрением, но просьбу его уважим… А! Вспомнил! Мечтал он тебя в сережках самоцветных увидеть, что я тебе на свадьбу дарил! Давненько ты их не носишь.

Василиса незаметно побледнела и, ломая руки, сказала:

– Как скажешь, милый. Надену.

На том и закончился этот содержательный для наших героев день. Оставим же их в тот момент, когда все они, кроме Василисы, пребывают, похоже, в приятном расположении духа.

Долго ли, коротко ли шли богатыри с Иваном да с пленным басурманом, пока не вышли к морю синему.

– Странно мне это, – сказал Илья озадаченно. – Думалось, Руси-матушке конца-края нет…

Пленный печенег задергался, явно желая что-то сказать.

– Развязать? – спросил Иван с готовностью.

– Погодь, Ванюша, – остановил его Алеша Попович. – Дай сперва слово ему смолвлю.

Он строго посмотрел на басурмана:

– Учти, враг, ежели напрасно беспокоишь, вмиг голову снесу, а ежели с пользой – восвояси отпустим. – А Ивану шепнул: – Так и так от лишнего рта избавимся.

Пленник согласно закивал. Дескать, с пользой, с пользой, сказать только дайте!

– Что ж, развяжи его, Ваня, коли жизнь ему не дорога, – сказал Алеша и принялся демонстративно водить точильным камнем по лезвию меча.

Иван снял повязку с лица печенега, тот жадно глотнул воздуха и заговорил:

– Я есть картографф, ветрографф и гидрографф собаки-хана печенежского. Весь дорог, рек да порог на Руси знаю…

– Говорил я, не зря языка взяли! – обрадовался Добрыня. – Признавайся, тать, где мы можем от гнева княжецкого схорониться да предателями не прослыть?!

– Нет у меня разумения сего иметь, – сказал печенег, косясь с опаской на Алешин меч. – Могу поведать лишь, как Русь ваш, матушка, устроен. А там вы уж сам решать.

– Давай, пес, рассказывай, – согласился Добрыня.

Разочарованный Алеша вернул было меч в ножны, но когда печенег начал свой рассказ словами: «Русь ваш невелик есть…» – вновь проворно его выдернул и занес над басурманской головой.

– Велик, велик, – пролепетал тот испуганно, – только размером мал.

– Во-во, – сказал Алеша, – точнее формулировать надобно. А то, не ровен час, беда случится…

– Мал размером ваш Русь… – снова начал печенег речь свою. И вот что из рассказа сего богатыри узнали.

Русь, оказывается, – остров в океане. За неделю его по периметру на добром коне обскакать можно запросто. Четыре реки на острове сем: самая большая – Смородина, поменьше – Волга, Днепр да Москва-река. На реках сих и стольный град Киев стоит, и десяток городишек провинциальных с деревушками окрест. А посередь Смородины опять же островок – царство Кащеево. В царстве том только малый лесок да болота кусок. И замок самого Кащея еще. Вот и вся география русская.

А в недрах земных – ни серебра, ни злата, ни урана какого-никакого. Сплошь – базальтов монолит, лишь слюда есть да графит…

Обидно Ивану стало за землю Русскую.

– Что ж вы, печенеги да половцы, так и прете на нас, коль нет у нас ничего?

– Есть у вас то, что ни в какой другой земля нет, – ответил басурман искренне. – То скатерть-самобранка, гусли-самогуды, ведьмин студень да прочий хабар! Цену купцы с большой земли за все это дают немереную. То ль из корысти какой, то ль из интереса научного.

– Вот, значит, что вам надо, – вымолвил доселе молчавший Илья Муромец. – Что ж, и змеи многоглавые за морем не водятся?

– Не водятся, – подтвердил печенег.

– Скучно, знать, живут там.

– Скучно, – согласился тот.

– А зелено вино-то есть у них?

– Это есть.

– Тогда еще ничего, – кивнул Илья. – Что ж, ладно, Ваня, отпусти ты его с миром. Недосуг нам с ним возиться, своих дел хватает.

Развязал Иван пленника, тот и был таков. Поминай как звали. А богатыри с Иваном призадумались.

– Некуда нам, братья, и бежать-то, выходит, – сказал Илья после долгого молчания. – Да и негоже нам, богатырям русским, словно татям ночным, во степи хорониться. В Киев вертаться надобно, челом князю бить. Какой ни есть, а владыка отечества. Пущай решает – казнить аль миловать… Да и вовсе бежать нам не следовало. Сгоряча это мы, не подумавши.