– Сам собака! – взорвался вдруг Иван. – Правы были дружки: собака ты, князь!

Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой, и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, столами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но силы были неравны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь разрыдавшуюся Несмеяну:

– Ничего-ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.

Несмеяна ревела.

Князь сказал жалостливо:

– Ну хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.

– Не-е-т, – замотала головой Несмеяна, – мне у тебя не смешно-о-о.

Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненному Ивану и печально сказал:

– Однако каких людей теряем! Лучших людей…

Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил. Опохмелиться нечем.

– Эй, дурак, передача тебе. – Маленькое окошечко в железной двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул Ивану бутыль и огромный каравай. – Девка твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.

Иван посмотрел на бутыль.

– Глоточки-то у тебя богатырские. Как глотнешь – четвертушечка, присосешься – поллитровочка… Что, у меня и прав никаких нет?

– Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половецкая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать благим матом, есть право на один звонок.

– Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка…

Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове просветлело.

– Ох Марьюшка, ох уважила, – нежно прошептал он, лаская бутыль. – И закусочку не забыла…

Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую оттуда грамотку.

– Неспроста, – прошептал дурак. – Или спроста? Хорошо, что я азбуке обучен.

Развернув бересту, Иван прочел:

Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку-невидимку, как ни искал, найти не смог. Видать, уж больно невидима была.

Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело хитрую снасть? И как ей приказывать?

Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван приказал:

Пилка встрепенулась.

Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:

Встала.

Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее распиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши. Наконец в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и протиснулся.

– Ну хорошо, – озадаченно сказал он, оглядевшись. – И что же я буду делать в соседней камере?

Иван действительно попал в соседнюю камеру. Темно в ней было, хоть глаз выколи. Ох, точнее надо было указывать пилке задание! А она тем временем не унималась, а все точила и точила камень. Видать, пока все не разгрызет, как приказано, в опилки, не остановится.

– Дурак я, дурак… – простонал Иван.

– Иванушка! – прогремел троекратный вопль, и из темных углов бросились к нему друзья – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!

С ног до головы в цепях тяжелых, богатыри радостно били Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:

– Не чаяли и увидеть снова! Уважил стариков, уважил!.. Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!

Когда первая радость утихла, вновь встретившиеся друзья отхлебнули из Марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:

– Эх, коли б не цепи чугунные, не удержали б нас стены каменные! Разнес бы я тюрьму по кирпичику, раскидал бы стражничков по Киеву! А собаке князю – морду набил!

– Морды будем позже бить, – успокоил его Иван. Достал лом и повелел:

– А при чем тут пот? – удивился Попович, пока лом-самолом освобождал их от цепей.

– Для рифмы, – туманно объяснил Иван.

Лом-самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном переломился пополам.

– Одноразовый, – догадался Алеша. – Ничего, все равно неплохо.

Илья Муромец подошел к двери и заорал:

– Охохонюшки!

Одним могучим пинком он вышиб дверь с петель. По коридору забегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли из темницы и в замешательстве остановились. Темницу-то, оказывается, опоясывала стена чугунная во сто сажень вышиной, поверху колючкою железной опутанная.

– Ломать не буду, – заупрямился Илья. – Все пальцы заножу.

– Друзья! Я знаю тайный ход! – воскликнул Добрыня и откинул чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.

– Ну и амбре, – брезгливо заметил чистоплюй Попович.

– Естественно. Заморское изобретение, канализацией называется. Сюда параши выливают, и по подземному ходу все в Днепр течет. Спускаемся!

– Как? – дельно заметил Илья. – Прыгать-то высоко, расшибемся.

Гордый дурак достал из-за пазухи лесенку-чудесенку и скомандовал:

Лесенка мгновенно вытянулась вниз и приятным девичьим голосом произнесла:

– Чего?! – завопили богатыри, хватаясь за булавы.

– Хочу – шучу, – отбрехалась лесенка. – Не боись – становись!

Друзья встали на перекладины, и те быстро поехали вниз. Добрыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:

– Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену взобраться?

Покрасневший дурак соврал:

– Не могли… Я высоты боюсь.

Речь его прервало погружение. Когда богатыри вынырнули и отплевались, Илья укоризненно сказал: