На том и порешили.

…Вот входят богатыри в стольный Киев-град, головы понуривши. Смерть лютую чают. Что за диво?! Народ по обочинам стоит, славу им поет, шапочки в небо подкидывает. А глашатай князев вдоль дороги бежит, выкрикивает периодически:

– Внимание, внимание! Слава русским богатырям да дураку Ивану – за компанию!

– Видать, совсем оборзел собака-князь, – нахмурился Илья. – Указ издал, чтоб встречали нас с почестями. Заманивает.

Когда глашатай в очередной раз пробегал мимо богатырей, Илья изловчился и поймал его за шкирку.

– Признавайся, злыдень, издал князь указ? – спросил он грозно, придвинув лицо глашатая к своему, нос к носу.

– Издал, – прохрипел тот.

– И о чем сей указ?

– О том, чтоб вас, как в Киев воротитесь, встречать с почестями.

– Так я и думал, – с торжеством и обреченностью одновременно произнес Илья, отпуская глашатая. Тот быстренько отполз в сторону – от копыт подальше.

– Слыхали? – обернулся Илья к остальным.

Алеша печально кивнул. А Добрыня изрек:

– Сказал бы я, что о князе нашем думаю, да благородство не позволяет.

Алеша, соглашаясь, вновь печально кивнул.

«Ну, снова про политику начали, – подумал Иван. – Опять беды не миновать…» И предпринял попытку отвратить неминуемое:

– Братцы, мы ж с повинной идем!..

– Молчи, сопляк! – осадил его Илья решительно. – Я передумал. С боем к князю пойду.

– Один за всех! – обрадованно вскричал Алеша.

– И все за одного, – отозвались богатыри и пришпорили коней.

Иван, не зная, что и думать, помчался следом. Не казнят, так на Несмеяне поженят. Хрен редьки не слаще…

А народ все шапки кидал.

…В терем княжецкий влетели они, не слезая с коней. Вмиг сени миновали и ворвались в трапезную. А там – пир горой! Гостей да собутыльничков – видимо-невидимо!

Как узрел Владимир Красно Солнышко богатырей с мечами наголо, потемнел челом. Но сдержался, встал с кубком в руках и таковы слова молвил:

И, сказав сие, опрокинул князь чашу, а затем поклон богатырям отвесил.

Богатыри стояли потупясь. Правду князь говорит али ерничает?

Тишина над столом воцарилася.

«Ёрничает, – решил все же Илья, – издевается». И открыл было рот, чтобы как-нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же и закрыл. Только выдавил:

– О-о… – и пальцем на Емелю указал.

Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.

А Емеля начал было под стол сползать, но понял, что это его не спасет, и закричал истошно:

– Ребята?! Приехали?! А мы тут пьем за вас, ей-богу! Садитесь! Ну че вы как не родные-то, а?!

Иван-дурак вмиг прослезился. И тоже закричал:

– Емеля! Брат! А мы уж думали, погиб ты! А ты, значит… ты, значит… – И тут до него дошло: – А ты убег, значит? И трофеи, ирод, прихватил?!!

– Да ты что, Ваня! Как ты мог подумать? – очень правдоподобно оскорбился Емеля. – Не убег я, а о подвиге вашем князю сообщить поспешил. А трофеи захватил как вещественное доказательство.

– Ну, не так, зятек, все было, положим, – тихонько сказал ему князь. А во всеуслышание продолжил: – Ты, Иван, говори-говори, да не заговаривайся! Емеля со дня на день зятем моим будет!

– Зятем?! – обрадовался Иван. – Добился, значит, своего! Выходит, князь, за меня ты свою дочку отдавать не станешь уже?

– За тебя? – презрительно фыркнул Владимир, словно такого разговора никогда и не было. – Ну ты, Иван, загнул! Ты, спору нет, герой, конечно… Однако ж, если б я за каждого героя дочь свою отдавал… Она б у меня давно б уж сама матерью-героиней стала!

Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка разрядилась окончательно. Богатыри, сунув мечи в ножны и соскочив с коней, коих дворовые сейчас же из трапезной вывели, уселись за стол подле князя и присоединились к общему веселью.

Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть его. Знать, опять он хотел у Владимира сватать девку Забаву Путятишну. Думал, князь не откажет на радости… Да Ивану услышал он отповедь и просить не решился зазнобушки. Убоялся облома позорного.

А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол полез с дураком целоваться, вот Алеша свой коронный тост – «за прелестных дам» – произносит… Вот невесть откуда взявшийся боян Лапкин славу трем богатырям кричит. Вот Владимир-князь, с Ильей обнявшись, признается клятвенно: «Да, прав ты, Илюша, собака я!» А тот в ответ: «Да ведь и сам я, князь, собака!..» И пьют они на брудершафт, икрой заморской, баклажанного, закусывая…

Тут было выполз Иван-дурак из-за стола – к Марье-искуснице потянуло, да остановил его князь гневным окриком:

– Куда это ты, добрый молодец, намылился?! Аль не сладко тебе мое кушанье?

– Сладко, княже, – принялся оправдываться Иван, – да дел по горло…

– Нет уж, ты постой! И у меня к тебе дело есть! Подь-ка сюда!

Приблизился Иван к князю опасливо.

– А ну-ка, молодец, примерь сей шелом на буйную свою головушку, – протянул князь ему богатырский головной убор.

Надел Иван шлем, тут Владимир невесть откуда булаву трехпудовую выхватил и ударил его по головушке. Засверкали в глазах дурака звездочки.

– Будь же богатырем княжецким отныне! – воскликнул Владимир. Иван, ошеломленный, под гогот сотоварищей шатаясь двинулся к выходу. Не понял еще счастья своего богатырского.

И лишь снаружи, на воздухе, опомнился: «Богатырь! Я – богатырь! Сбылось повеление отцовское! Сбылась мечта моя заветная!..» И с мыслею этой кинулся он со всех ног к месту своего проживания.

– Маша! Маша! Богатырь я! – закричал он с порога.

Словно солнышко ясное выглянуло. То Марья-искусница из светелки своей выплыла:

– Здравствуй, здравствуй, мой милый Иванушка. Люб ты был мне еще в добрых молодцах, а теперь – просто словом не вымолвишь. – И раскрыла девичьи объятия.

Шагнул Иван через порог, руки пошире расставив, да запнулся и рухнул, до объятий не дойдя.

– Ужель ты, Ванюша, во хмелю ко мне явился?! – воскликнула Марья, склонясь перед ним и принюхиваясь.

– Во хмелю, – покаялся Иван-дурак.

– А скажи-ка ты мне честно, Иванушка, – продолжала она подозрительно, – в ванне долго сидеть ты не любишь ли?

– Вот этого за мной, ей-богу, не водится! – обрадовался Иван. – Я совсем в этом толку не ведаю: в детстве сажа мне в кожу так въелася, что отмыть все равно не сумею я!

– Слава богу, а то испугалась я, – вновь расцвела Марья, – а что черненький, даже мне нравится.

Сказав сие, наклонилась Марья пониже, тут и облобызал Иван ее в губы жаркие.

Вдруг взгрустнула Марья:

– Вот и с Черномором у меня все так же хорошо начиналось…

– Эх, Маша, нам ли быть в печали! – воскликнул Иван, поднимаясь. – Я теперь – богатырь, ты – вдова богатырская! Был бы жив Черномор, он бы за тебя порадовался!

Он уселся на табурет, а Марья хоть и усомнилась в верности последних слов его, но промолчала благоразумно, достала из кармана пригоршню семечек, и принялись они их лузгать, друг другу в глаза заглядывая, улыбаясь и жмурясь от удовольствия.

Засим и оставим их.