– Я немедленно осмотрю ее, но мне кажется, что лучшим выходом было бы прекратить терапию. Вполне вероятно, что мы можем стать свидетелями внезапного выздоровления, а сера способна навредить ее здоровью.

Просмотрев последние записи, врачи начали ежедневный обход. И почти в каждой палате им открывалось весьма мрачное зрелище. Один из пациентов, все тело которого покрылось гнойными нарывами, плакал от невыносимой боли, пока Лапакис обрабатывал его язвы трихлоруксусной кислотой. Другой молча выслушал советы доктора Кирициса по поводу того, как поступить с отмершими фалангами пальцев: лучшим выходом в данном случае была бы ампутация, причем ее можно было провести без обезболивания, поскольку руку пациент совсем не чувствовал. Третий больной заметно приободрился, слушая Лапакиса, который рассказывал, каким образом планирует выполнить пересадку сухожилия на ноге, чтобы пациент смог ходить. И у каждой койки врачи проводили что-то вроде мини-совещания с больным по поводу того, какие действия предпринимать дальше. Кому-то они назначали инъекции болеутоляющего, кому-то – иссечение язв…

Начали приходить первые амбулаторные пациенты. Некоторым требовалась только перевязка покрытых язвами ног, но приходилось выполнять и более сложные процедуры: в частности, одной женщине необходимо было сделать иссечение лепроматозного нароста в носу, после чего докторам с трудом удалось остановить кровотечение.

Прием длился до полудня, затем врачи начали осмотр пациентов, принимавших новое лекарство. Ясно было одно: после нескольких месяцев медикаментозного лечения состояние многих больных заметно улучшилось, в то время как побочных эффектов, которых так опасался доктор Кирицис, практически не было. Кирицис каждую неделю готовился к тому, что обнаружит симптомы анемии, гепатита или психоза, о которых так часто сообщали другие врачи, применявшие дапсон, но каждый раз с облегчением обнаруживал, что ничего подобного не наблюдается.

– Мы подняли дозировку дапсона с двадцати пяти до трехсот миллиграммов два раза в неделю, – сказал Лапакис. – Это максимум, который мы можем колоть нашим «подопытным кроликам», ведь так?

– Да, лучше не переступать этот порог, и раз уж такая доза дает результат, думаю, следует считать ее верхним пределом. Особенно если учесть, что пациенты принимают дапсон вот уже несколько месяцев. Согласно последним рекомендациям, прием дапсона необходимо продолжать в течение нескольких лет после того, как лепра переходит в неактивную стадию, – сказал Кирицис и, помолчав, добавил: – Это долгий путь, но если он ведет к исцелению, пациентам грех на что-то жаловаться.

– Может, пора начинать лечение следующей группы?

Лапакис был взволнован и охвачен нетерпением. Пока еще слишком рано было говорить, что пациенты первой опытной группы близки к излечению, – анализы с целью установить, присутствуют ли бациллы лепры в их организме, имело смысл сделать лишь через несколько месяцев. Однако доктор сердцем чувствовал, что после стольких лет несбывшихся ожиданий и надежд на появление лекарства они наконец-то достигли поворотной точки. Несколько десятилетий Лапакис работал без особой веры в лучшее, но теперь его тихое отчаяние сменилось уверенностью, что все будет хорошо.

– Да, смысла ждать нет. Думаю, следует как можно быстрее отобрать следующих пятнадцать человек. Как и в прошлый раз, основным критерием является хорошее состояние здоровья, – ответил Кирицис.

Он был готов на что угодно, лишь бы в этом списке оказалась Мария, но понимал, что оказывать на Лапакиса давление было бы крайним непрофессионализмом.

За считанные секунды мысли доктора Кирициса перешли с нового лекарства на Марию – он знал, что каждый день ожидания встречи с ней покажется ему веком.

В следующий понедельник на остров, как обычно, приехала Фотини. Марии хотелось рассказать ей о торжественном приеме, устроенном на прошлой неделе доктору Кирицису, но она поняла, что Фотини явно привезла с собой какие-то новости. И действительно, едва зайдя в дом Марии, подруга воскликнула:

– Анна беременна!

– Наконец-то! – сказала Мария, не знавшая, хорошей или плохой считать эту новость. – А наш отец знает?

– Нет. Неужели ты думаешь, что если бы он знал, то не сказал бы тебе?

– Наверное, сказал бы, – задумчиво ответила Мария. – А ты откуда узнала?

– Через Антониса, само собой. Все поместье уже несколько недель только об этом и говорит!

– Так расскажи мне, что говорят! – с нетерпением воскликнула Мария.

– Анну уже недели три не видели вне дома, и пошли разговоры, что она плохо себя чувствует. А недавно она вышла из дому, и все сразу заметили, что она заметно прибавила в весе!

– Но это вовсе не означает, что она беременна!

– Означает, она сама об этом объявила. По ее словам, она уже на четвертом месяце.

Первые месяцы беременности Анну буквально изводила тошнота. По утрам, да и несколько раз за день ее рвало – пища не задерживалась в ее желудке, и доктор даже предупредил, что ребенок может не выжить. По его словам, он еще никогда не видел, чтобы беременность вызывала такую сильную тошноту и так пагубно сказывалась на здоровье и внешнем виде женщины. А когда тошнота пошла на убыль, возникла другая проблема – кровотечения. Доктор заявил, что шанс выносить ребенка у Анны есть лишь в одном случае: если она будет соблюдать строжайший постельный режим. Однако ребенок, похоже, был настроен родиться во что бы то ни стало, и к четырнадцатой неделе беременности положение стабилизировалось: к огромному облегчению Андреаса, Анна начала вставать с постели.

Исхудавшее лицо, которое лишь месяц назад смотрело на Анну из зеркала, вновь округлилось, а когда она поворачивалась боком, то было заметно, как увеличился ее живот. Ее любимые облегающие пальто и платья были сосланы в дальние шкафы – теперь Анна носила свободную одежду, под которой медленно, но неуклонно росло ее чрево.

Выздоровление хозяйки поместья стало поводом для всеобщих гуляний. Андреас не жалел винного погреба: каждый вечер работники поместья собирались под деревьями рядом с домом, чтобы выпить лучшего вина прошлогоднего урожая. Маноли также приходил туда, и в хоре голосов, желающих всех благ будущему ребенку, его голос звучал громче других.

Мария с круглыми от изумления глазами выслушала рассказ обо всех этих событиях.

– Поверить не могу, что она так и не навестила отца, – сказала она. – Наша Анна всегда думала только о себе! Как ты думаешь, мне сказать ему или подождать, пока она сама вспомнит о нем?

– На твоем месте я бы рассказала ему сама – иначе он может услышать эту новость от чужого человека.

Некоторое время они сидели молча. Обычно чья-либо беременность воспринималась как радостное событие – особенно женщинами и близкими родственниками. Но на этот раз все было по-другому.

– Как ты думаешь, ребенок от Андреаса? – наконец сформулировала Мария витавший в воздухе вопрос.

– Не знаю. Думаю, этого не знает даже сама Анна. Антонис говорит, что этот вопрос очень интересует всех в поместье. Работники с большим удовольствием пьют за здоровье ребенка, но за спиной Андреаса шепчутся о том, кто его настоящий отец.

– И этому не стоит удивляться, правда?

Молодые женщины еще некоторое время обсуждали новость. Это событие сразу затмило все остальные и даже заставило Марию на время отвлечься от мыслей о Кирицисе и его отважном поведении на позапрошлой неделе. Фотини же обратила внимание на то, что впервые за несколько недель не слышит непрерывной болтовни Марии о докторе. «Доктор Кирицис то, доктор Кирицис сё!» – поддразнивала она подругу, которая неизменно краснела как маков цвет от любого намека на ее растущее восхищение Кирицисом.

– Я должна как можно скорее рассказать отцу об Анне, – заявила Мария. – Я сделаю вид, что это просто превосходная новость, и скажу, что Анна слишком плохо себя чувствует, чтобы навестить его. Кстати, это почти правда.

Выйдя на пристань, они увидели, что Гиоргис уже выгрузил все ящики, которые привез на остров, и сидит на парапете под деревом, покуривая сигарету и глядя на море.