Супругов огорчало только одно: отсутствие у Софии братьев и сестер. Они редко говорили на эту тему, но на Марию тяжким грузом давило то, что она так и не смогла произвести на свет собственное дитя.

Когда Софии было девять лет, умер Александрос Вандулакис. Он мирно скончался во сне, до мельчайших деталей оговорив все в своем завещании, согласно которому поместье было разделено между его двумя дочерьми и их семьями. Не забыл он и положить крупную сумму в доверительный фонд на имя Софии. Спустя три года Гиоргис оказался прикованным к постели в результате грудной инфекции, и его пришлось перевезти в Агиос Николаос, под опеку Марии. Следующие два года юная внучка ежедневно проводила с ним по несколько часов, сидя рядом на стеганом покрывале и играя с дедом в нарды.

Осенним днем, незадолго до того как София вернулась из школы, Гиоргис умер. Его близкие были безутешны. Лишь немного облегчило их скорбь то, что на похороны Гиоргиса пришли и приехали десятки людей со всей окрестности. Эти похороны проходили в Плаке, деревне, где он жил почти всю свою жизнь, и в церковь набилось более сотни прихожан, с большой теплотой вспоминавших молчаливого рыбака, который с таким стоицизмом нес свой тяжкий крест.

В начале следующего года темным промозглым утром прибыл конверт с напечатанным на нем адресом и маркой Ираклиона. Он был адресован «опекунам Софии Вандулакис». Когда Мария увидела это имя, у нее на миг сжалось сердце. София не подозревала, чью фамилию она носит, так что Мария схватила письмо с коврика у двери и немедленно спрятала на самое дно комода. У письма, надписанного таким образом, мог быть лишь один отправитель, и Мария сгорала от тревоги, однако решила дождаться возвращения мужа и лишь потом узнать, оправданы ли ее страхи. Тем вечером Николаос пришел домой около десяти – в больнице оказалось очень много работы. София отправилась спать за час до этого. Слегка церемонно Николаос вскрыл конверт серебряным ножом и вытащил плотный лист бумаги.

«Всем, кого это может касаться».

Они сидели рядом на диване, соприкасаясь коленями. Рука Николаоса, державшая письмо, слегка дрожала.

«С прискорбием сообщаем, что первого января скончался Андреас Вандулакис. Причиной смерти стала пневмония. Похороны состоятся 14 января. Пожалуйста, подтвердите получение сего письма.

Искренне ваш,

комендант тюрьмы г. Ираклион».

Долгое время они молчали, вновь и вновь перечитывая официальное уведомление. Андреас Вандулакис. Это имя всегда вызывало мысли о достатке и власти. Даже после ужасных событий, случившихся десятилетием ранее, трудно было поверить, что жизнь такого привилегированного члена общества в конечном итоге закончилась в сырой тюремной камере. Не говоря ни слова, Николаос поднялся, сунул письмо назад в конверт и пересек комнату, чтобы запереть его в своем бюро. «София никогда это не прочтет», – про себя решил он.

Два дня спустя гроб с телом Андреаса опустили в убогую могилу. Мария единственная присутствовала на похоронах: ни одна из сестер Андреаса не пришла. На самом деле они даже не рассматривали такую возможность всерьез – для них брат был мертв уже очень давно.

Подходили к концу шестидесятые годы, и на Крит начали накатываться первые волны туристов, многие из которых посещали Агиос Николаос. Остров как магнитом тянул жителей северной Европы, привлеченных солнцем, теплым морем и дешевым вином. Софии было четырнадцать, и она становилась неуправляемой. С такими консервативными родителями, которые к тому же были истинными столпами общества, девочка вскоре обнаружила, что лучший способ выказать свое неповиновение – это болтаться по городу с парнями из Франции и Германии, которые были только рады составить компанию прекрасной гречанке с восхитительной точеной фигуркой и волосами до пояса. Хотя Николаос терпеть не мог вступать в перебранку с Софией, в летние месяцы ссоры происходили в их доме почти ежедневно.

– Беда в том, что кроме внешности матери она унаследовала и ее характер, – как-то поздно вечером сказала Мария.

Они уже несколько часов дожидались возвращения Софии с прогулки.

– Что ж, теперь я знаю, на какую сторону становиться в спорах о том, что важнее – наследственность или воспитание, – уныло проговорил Кирицис.

Хотя во всех отношениях София была бунтаркой, в школе она занималась очень усердно, и когда ей сравнялось восемнадцать, пришло время задуматься о поступлении в университет. Марии в свое время так и не представилась такая возможность, о чем она не раз жалела, и приемные родители очень хотели, чтобы София получила высшее образование. Мария предполагала, что София поедет учиться в Ираклион, но ее ждало разочарование. С детства София с волнением наблюдала за огромными кораблями, приходящими на Крит с материковой части Греции. Девушка знала, что Николаос учился в Афинах, и решила, что тоже поедет туда. Марию, которая сама никогда не покидала берегов Крита, встревожил замысел Софии уехать так далеко от дома.

– Но университет в Ираклионе ничем не хуже любого другого на материке, – уговаривала она Софию.

– Я уверена, что так оно и есть, – отвечала та. – Но что плохого в том, чтобы уехать подальше?

– Да ничего плохого, – начинала защищаться Мария. – Но Крит, как мне кажется, достаточно велик. У него есть своя богатая история, свои обычаи…

– Именно об этом я и говорю, – повысила голос София, в очередной раз показывая зубки. – Он слишком погружен в себя. Иногда мне кажется, что он почти отгородился от внешнего мира. Я хочу поехать в Афины или Салоники – они хотя бы сообщаются с остальным миром. Там так много всего происходит, а нас здесь почти ничего из этого даже не коснулось!

София всего лишь проявляла тягу к путешествиям, вполне естественную для девушки ее возраста. Казалось, в последнее время повидать мир стремятся все без исключения ее ровесники. Однако в Марию мысли о предстоящем расставании вселяли сильный страх. Помимо опасения потерять дочь, в голове у нее вновь возник вопрос об отце Софии. Когда-то Маноли говорил то же: что Крит – всего лишь маленький островок на огромной планете и за его пределами открываются поистине восхитительные возможности. В смутной тяге Софии к путешествиям было что-то удивительно знакомое.

К июню София приняла решение: она поедет в Афины, и сколько бы ни отговаривали ее родители, в конце августа она оставит отчий дом.

Вечером накануне того дня, когда паром должен был отвезти их дочь в Пирей, Мария и Николаос сидели в саду под старой виноградной лозой, усыпанной гроздьями созревающих фиолетовых ягод. Софии не было дома. Николаос смаковал последние капли из большой бутылки бренди «Метакса».

– Мария, мы должны рассказать ей все, – сказал он.

Ответа не было. В последние несколько месяцев супруги вновь и вновь перебирали доводы за то, чтобы рассказать Софии, что они не являются ее настоящими родителями. Только когда Мария наконец признала, что Маноли вполне мог быть отцом девочки, Кирицис принял решение: София должна все знать. Поскольку существовала вероятность того, что ее отец может жить и работать в Афинах – или где-то еще, если уж на то пошло, – ей необходимо было рассказать правду. Мария и сама знала, что Николаос прав, и Софии нужно рассказать обо всем еще до того, как она уедет в Афины, но каждый день она откладывала это на потом.

– Послушай, я могу и сам с ней поговорить, – сказал Николаос. – Просто мне кажется, что тянуть дальше некуда.

– Да, да! Я знаю, что ты прав, – ответила Мария с глубоким вздохом. – Мы сегодня же скажем ей все.

Стояла теплая летняя ночь. Они сидели и наблюдали за тем, как в свете свечей подобно балеринам кружатся мотыльки. Время от времени тишину нарушал шорох очередной ящерки – ее хвост задевал сухой лист, а затем она бросалась вверх по стене дома.