4 сентября 1505 года в церкви Сен-Жан-дю-Дуа, неподалеку от Морле, где служили мессу, чувствовалась какая-то странная атмосфера. Стоявшие вокруг королевы Анны Бретонской знатные бароны и пожилые сеньоры, забыв о службе, не могли оторвать взгляда от маленькой девочки лет одиннадцати, поразившей всех своей красотой.

Впрочем, взволнованы были не только пожилые. Рядом с девочкой стоял рослый девятнадцатилетний юноша атлетического сложения, и было видно, что он также смущен ее присутствием. Раз десять, а может, двадцать во время мессы бросал он полные любви взоры на этого, в сущности, ребенка, обладавшего поистине притягательной силой, мало соответствующей этому святому месту.

Вот что рассказывает об этом историк тех лет: «Хотя она только еще начинала выходить из детства и ей шел всего двенадцатый год, красота девочки была столь законченной, что пленяла сердца. Она была хорошо сложена, а на прекрасном лице можно было заметить выражение гордости и мягкости одновременно. Густые черные волосы оттеняли белизну кожи. Помимо внешних данных, у девочки был тонкий ум и начинавший уже проявляться здравый смысл, сделавший ее со временем самой редкой и самой красивой женщиной века».

К концу мессы, когда бароны чересчур распалились от близости этого чуда, королева встала, взяла за руки девочку и молодого человека и направилась с ними к алтарю.

— Отец мой, — сказала она, — я прошу вас благословить обручение моей кузины и фрейлины Франсуазы де Фуа и мессира Жана де Лаваля, сеньора де Шатобриана.

Священник прочел молитву, вложил правую руку Франсуазы в правую руку Жана и осенил их крестом.

Сразу же зазвонили колокола и все присутствовавшие покинули церковь. Под завистливыми взглядами всех этих немолодых людей Жан де Лаваль, сияя от счастья, взял под руку свою маленькую невесту.

Союз этот не был продиктован никакими политическими мотивами. Сеньор Шатобриан просто сильно влюбился в эту девочку, которой в возрасте, когда еще играют в куклы, предстояло стать его женой. Влюбленность его была такова, что от женитьбы он ждал не столько плотских утех, сколько самых невинных радостей.

Через несколько дней после обручения Жан де Лаваль покинул двор и вместе с Франсуазой поселился в родовом поместье в Шатобриане.

Как ни странно, их откровенное незаконное сожительство, длившееся три года (ведь свадьба была сыграна только в 1509 году), не шокировало никого, даже такую явную ревнительницу добродетели, как Анна Бретонская. И когда в 1507 году в возрасте двенадцати лет Франсуаза родила дочку, королева завалила ее подарками, а духовенство горячо поздравляло.

Десять лет Жан и Франсуаза жили спокойно и счастливо. Устраивали балы в замке и празднества на открытом воздухе, которые заканчивались иногда благополучно, а иногда и скверно, в зависимости от характера приглашенных, на что и намекает Брантом, когда пишет: «То был настоящий двор любви, и гости упивались любовью, разбредаясь по самым укромным уголкам леса».

* * *

Само собой разумеется, Франсуаза была царицей этих галантных увеселений. Когда ей исполнилось двадцать, грудь ее восхитительным образом округлилась, привлекая внимание ценителей, а неподражаемая походка возбуждала в каждом, кто за ней наблюдал, целый вихрь мыслей, из которых даже самые терпимые могли бы вогнать в краску любого ландскнехта.

Понятно, что подобные достоинства невозможно было скрывать до бесконечности в Бретани. Однажды кто-то рассказал о мадам де Шатобриан Франциску I. Король сразу насторожился и пожелал немедленно увидеть это чудо.

Дело в том, что в тот момент король-рыцарь только что одержал победу в битве при Мариньяно и теперь мечтал лишь об одном — развлечься.

— Королевский двор без красивой женщины все равно что год без весны и весна без роз.

Мысль безусловно поэтическая и к тому же вполне объяснявшая существование во дворце какого-то подобия гарема, состоявшего из нескольких хорошеньких девиц, которых Франциск I называя «мои маленькие разбойницы».

Эти грациозные создания, кстати, сильно влияли на поведение политических деятелей того времени, и влияние это, к сожалению, было крайне неблагоприятным <Сразу после коронации Франциск I собрал армию, с которой собирался завоевать Миланское герцогство. И сделал он это не из одной лишь любви к войне или из желания расширить свои владения. Историк Соваль говорит: «Завоевание Милана он предпринял с тайным умыслом покорить синьору Клериче, прекрасную миланку, которую ему так расхваливал Бониве…»>.

Поигрывая глазками, бедрами и прочими прелестями, они прокладывали себе путь в спальни самых, казалось бы, неприступных советников короля, и, положив головку на подушку, обворожительным шепотом подсказывали действия порой невероятные. «Поначалу, — говорит Мезере, — результаты были очень даже неплохие, поскольку прекрасный пол привнес во французский двор хорошие манеры, учтивость, а это, в свою очередь, придало некоторое благородство тем, чья душа оказалась восприимчивой. Но вскоре нравы при дворе начали портиться, должности и щедроты раздавались по подсказке дам, и именно по их вине в управлении страной появилось много неприглядного…» Разумеется, большая часть «маленьких разбойниц» ублажала, прежде всего, короля. Каждый вечер две, три особы, а иногда и больше, приглашались в королевские покои, где юный паж раздевал их <Люди обоих полов жили при дворе в каком-то причудливом смешении: пажи выполняли обязанности камеристок у принцесс, а сеньоры имели у себя в услужении очаровательных молоденьких девушек, которые помогали им разоблачаться…>. Им предстояло провести нелегкую, бессонную ночь, потому что Франциск I не терпел бездействия. Случалось, и нередко, что каждой своей гостье король оказывал в течение ночи многократную честь, так велика была его способность возрождаться из пепла. «Вот почему, — пишет современный ему историк, — королю следовало выбрать в качестве эмблемы не саламандру, а птицу феникс». Действительно, подобно саламандре, изображенной на его гербе, король прекрасно чувствовал себя в огне, который, если верить общепринятому мнению, горел у этих дам в одном месте…

Настолько прекрасно, что королевский шталмейстер говорил о нем: «Хозяин он такой, чем больше продвигается вперед, тем больше они его увлекают, и, в конце концов, он совсем теряет стыд». Ни одна дама не могла ему отказать. Стоило только ему появиться со сверкающим взором, раздувающимися от возбуждения ноздрями и горделивой осанкой, как самые добродетельные начинали млеть от восторга.

Если верить историкам, однажды в жизни королю все же пришлось пережить поражение. Но случай, о котором так часто и дружно рассказывают, кажется таким неправдоподобным, что в него с трудом верится. Вот эта история. Когда в 1516 году Франциск I прибыл в город Маноск, его встретила дочь консула, красивая брюнетка, которая, сильно краснея, протянула на вышитой золотом подушечке ключи от города.

Быстрым взглядом суверен окинул фигурку девушки, зрачки его мгновенно вспыхнули и начали метать такие молнии, что добродетель юного создания затрепетала в предчувствии опасности.

После трапезы Франциск I заявил консулу, что хотел бы немного побеседовать с его дочерью. Стоя за дверью, малышка все слышала. Охваченная паникой, потому что женщины всей Европы знали о пылком нраве короля Франции, она бросилась в свою комнату, решив, как уверяют историки, изуродовать себя, чтобы «оттолкнуть такого воздыхателя». Рассказывают, что она подставила свое личико под пары серы и обезобразила его навек. Но что-то плохо верится в эту историю. Ну, разве найдется на свете красавица, способная на такой поступок?

Нет. Поэтому хочется думать, что все это рассказано в назидание молодым жительницам Маноска.