— Ты же сам меня на мысль навел, что мы, возможно, с пришельцами боремся, потому что другого объяснения не найти и никак это не оправдать, при этом ты говоришь, что знаешь, что на самом деле происходит, и не говоришь, — услышал Игорь отчаянный голос Молодого и отвлекся теперь уже на него, точнее, стал поглядывать то на Молодого, то на Игоря Васильевича.

— Я? — сказал Игорь Васильевич. — Да я что, псих? Никогда я такого не говорил. Я говорил, что мы людей убиваем, которых никто не хватится, вот что я говорил.

— Я точно помню, что это ты мне сказал, только не помню когда и где, — возражал Молодой. — Я еще помню, что все версии от тебя исходят, с этим-то ты уж спорить не будешь, наверно.

— Это не от меня версии, а от Эсэса, — сказал Игорь Васильевич. — А еще он говорит, что знает правду, но вам ее говорить не желает. Она вам, типа, жизнь перевернет.

Фил радостно засмеялся то ли телевизору, то ли словам Игоря Васильевича.

— Ну тебе, Миша, хер уже, что перевернешь, — угадал его мысль Игорь Васильевич.

— Вот и я о том же, — сказал Фил.

— Фил, — сказал ему Молодой, — ты вроде не пьешь, а кажешься теперь пьянее всех.

— Это всегда так кажется, — ответил на это замечание Игорь Васильевич. — На семейных пьянках всяких даже дети кажутся пьяными.

— Люди, — выскочил вдруг Игорь со внезапно возникшей мыслью, которую он боялся забыть, — а что это вы со мной носитесь, как с писаной торбой? Я еще в актовом зале спрашивал, да вы что-то замяли. Сейчас скажите.

— Да кто с тобой носится? — возмутился Молодой и некрасиво искривил свое и без того некрасивое лицо, ставшее еще некрасивее под воздействием алкоголя — бледнее в тех местах, где прыщей не было и краснее в тех местах, где прыщи были.

Игорь не нашелся, что ответить, но Игорь Васильевич вступился за Игоря:

— Да нет, все правильно, носимся, — сказал он, — у нас просто ротация большая среди тех, кто допрашивает, какая-то херь вечно с теми, кто допрашивает, что уж скрывать. Бегут люди только так. Один реально сбежал, найти не можем.

— Есть подозрение, что в дауншифтинг ушел, — сказал Молодой, — через каких-нибудь случайных знакомых.

— Видимо, не всем это дано, людей допрашивать и знать, что их через сто с лишним вопросов в живых не будет, — сказал Игорь Васильевич. — Чего тут только не было. И пострелушки пытались устраивать. Один в дурку залег, возможно, что навсегда. Видимо, как-то разговор влияет на восприятие. Одно дело, когда тебе говорят, что это враги народа там, не знаю, кто еще, а совсем другое, когда вообще не знаешь, за что.

— Да ладно тебе, нашли тоже проблему, — возразил Молодой. — Взяли бы какого-нибудь палача из милиции, который на пытках попался, или там, мало ли, в органах работает. Каждую третью воспиталку детсада возьми, они будут домой приходить и спокойно засыпать.

— Так брали ведь уже, — сказал из угла Фил.

— Ага, — поддакнул ему Игорь Васильевич, — и чем это закончилось?

Самое интересное, что Игорь Васильевич не стал говорить, чем это закончилось, а продолжил:

— Почему-то всегда находится кто-нибудь, на ком допросчик ломается. Ломал человек ребра невинным людям, ради палочек в отчетах, а тут — херак, не выдержал, что у него бомжа грохнули, от которого он сам нос воротил.

— А сами-то вы как? — спросил Игорь и посмотрел на Фила и на Игоря Васильевича, они переглянулись. Игорь ощутил, что между ними пробежал такой взгляд, какого ему никогда не понять.

— Я ведь уже объяснял неоднократно, — сказал Игорь Васильевич, — людей масса гибнет и без нашей помощи. Но чтобы их еще больше не погибло, нужно убирать тех, кто представляет угрозу. Если государство сказало, что они представляют угрозу, значит, там знают что-то, чего мы не знаем. Может, они спящие агенты какие, как в фантастических фильмах, может, в них зомби-вирус, может, они связаны как-то с теми, кто может причинить вред.

— Это фашизм какой-то, — сказал Молодой. — Я тут полностью замешан, своего участия не отрицаю, не говорю, что я весь в белом, но это что-то фашистское в твоих взглядах. Так всякие, знаешь, коменданты концлагерей говорили на всяких судах.

— Фашизм — это когда пачками людей уничтожаешь, — возразил Игорь Васильевич, — по этническому или какому другому принципу. А мы, как видишь, так далеко не заходим.

— Нет, я имею в виду, что вы так спокойно приказы выполняете оба, — сказал Молодой.

— Ну так ведь кто-то должен их выполнять, — сказал Игорь Васильевич. — Причем, как ты сказал, «спокойно». Иногда через это «спокойно» приходится их выполнять. Но это вопрос веры. Вот ты, например, в бога не веришь, и я не верю, я верю в государство и что оно необходимо. Ты во что-то тоже веришь. Любая вера во что-то так или иначе убивает. Любая идеология жертв требует, без этого никак. Тот же капитализм много жизней уносит, но ты деньгам это в упрек не ставишь.

— Вообще-то анархизм не требует ничего, — сказал Молодой, — он вообще отрицает всякую власть человека над человеком.

— Это он на словах отрицает, — сказал Игорь Васильевич. — У муравьев это, может, и прокатило бы или у пчел, но мы-то обезьяны, просто высокоорганизованные, мы в любом случае будем иерархию выстраивать, хотим мы этого или нет. Уже в самой идеологии анархизма спрятано это насилие над человеческой природой, потому что он заставляет быть человека не тем, кем он является. Или быть тем, кем он не является. Или как я раньше сказал?

— Да ты уже и так и так сказал, — откликнулся Фил на адресованный Молодому вопрос.

— Похоже, тебе уже хватит, — заметил Молодой Игорю Васильевичу.

— Тебе еще несколько раз придется сказать, что мне хватит, когда правда будет хватит, — сказал Игорь Васильевич со знанием дела, но хриплым от опьянения голосом. — И как бы ты раньше в аут не ушел. Тут так-то и пить нечего.

— Ты же сам поймешь, когда ему будет хватит, — сказал Фил Молодому, — ты этот момент не пропустишь.

— Это когда он на мне всякие захваты начнет показывать? — слегка возмутился Молодой. — Надеюсь, до этого мы разъедемся уже.

— Это от меня зависит, разъедетесь вы или нет, — усмехнулся Фил. — Вы так-то уже хороши.

Тем не менее, просидели они еще достаточно долго. Постепенно теплота и покой в теле Игоря сменились на какое-то речевое оживление, потому что все стали почему-то рассказывать про книги и сериалы, а Игорю непременно нужно было вставить свое мнение в общий хор. При том что Игорь сознавал себя каждую секунду и контролировал себя, наступил момент, когда осталось для него только это настоящее, на котором нужно было балансировать, как циркачу на проволоке. Затем наступил предсказанный Филом момент, когда на любую фразу Молодого Игорь Васильевич начинал предлагать обучить Молодого всяким болезненным захватам, чтобы у Молодого в жизни все было хорошо и за него не нужно было бояться. К тому моменту Игорю отшибло алкоголем все эмоции, кроме веселья, поэтому Игорю казалось смешным болезненное верещание Молодого, ему даже показалась смешной мысль, что Игорь Васильевич может случайно свернуть шею Молодого. С каждым болезненным воплем Молодого Игорь смеялся, представляя растерянную морду Игоря Васильевича, стоящего над бездыханным телом.

Затем была не менее смешная сценка про то, как Фил пытался забрать у Игоря Васильевича ключи от машины, но тот не давался, утверждал, что еще в силах развезти всех сам и пытался захватить Фила, но тот не давался. Игорь тоже чувствовал себя способным доехать до дома самостоятельно, но все никак не мог найти ключи от машины, потому что они остались в повседневной его одежде (об этом он догадался, когда протрезвел).

Затем в памяти Игоря наступил окончательный провал, потому что они пили за отъезд с рабочего места, сидели на дорожку и несколько раз пили «по последней». Следующее, что помнил Игорь утром, — это как они — Игорь, Молодой и Игорь Васильевич — стояли возле гаража и смотрели на то, как Фил выруливает наружу в обширном автомобиле Игоря Васильевича, пока сильный ветер с мелким острым снегом дул прямо в их лица.