– Судя по вашей одежде, вы знатная персона. Что вам здесь надобно?

Гераклес что-то не так сделал?

– Я здесь только для того, чтобы отведать вина, – сказал я. – Но послушайте-ка, скажите мне вот что: вы Пульхерия, урожденная Ботаниатис?

Ее будто поразило молнией.

– Вам это известно!

– Это правда?

– Да, – сказала моя обожаемая Пульхерия и грузно опустилась на скамью со мной рядом. – Только теперь я уже больше не Ботаниатис. Вот уже пять лет – с того самого времени, как Гераклес… этот мерзкий Гераклес… с того времени, как он… – Она, разволновавшись, отпила вина прямо из моей чаши. – Кто вы, незнакомец?

– Георгий Маркезинис из Эпира.

Это имя ей ничего не говорило.

– Двоюродный брат Фемистоклиса Метаксаса.

Она от удивления широко разинула рот.

– Я так и подумала, что вы важная персона! Я это сразу поняла! – Она вся затрепетала, и от этого стала еще более привлекательной. – Так чего вы от меня хотите?

Другие посетители харчевни стали поглядывать в нашу сторону.

– Мы бы не могли пройти куда-нибудь, чтобы поговорить? – спросил я. – Куда-нибудь, где нам никто не будет мешать.

Она спокойно и понимающе посмотрела на меня.

– Одну минутку, – сказала она и вышла из харчевни. Я услышал, как она звала кого-то, крича как торговка рыбой, и вскоре в комнату вошла оборванная девчонка лет пятнадцати. – Присмотри, Анна, – велела ей Пульхерия. – Я некоторое время буду очень занята. – Она повернулась ко мне. – Мы можем пройти наверх.

Она провела меня в спальню на втором этаже дома и тщательно затворила дверь на засов.

– Мой муж, – сказала она, – ушел в Галату покупать мясо и вернется только через два часа. Пока этого грязного кабана нет, я не против подзаработать визант-два у симпатичного незнакомца.

Ее одеяние спало к ее ногам, и она предстала передо мной во всей своей ослепительной наготе. Улыбка ее была откровенно вызывающей. Такая улыбка, что ее внутренней сущности нисколько не касается то унижение, которому подвергают ее другие люди. Глаза так и горели похотью и предвкушением.

Я стоял, пораженный, перед этой высокой, тяжелой грудью, соски на которой теперь уже заметно набухли, и перед этим ее упругим животом, и твердыми, мускулистыми бедрами, и перед этими распростертыми передо мною объятиями, перед всей этой манящей красотой.

Она бухнулась на грубо сколоченное ложе. Согнула ноги в коленях и широко их расставила.

– Два византа? – с надеждой в голосе произнесла она.

Пульхерия, превратившаяся в шлюху из грязной харчевни? Моя богиня?

Мой кумир? Предмет обожания?

– Ну что вы мешкаете? – спросила она. – Смелее залезайте, давайте наставим этому жирному псу Гераклесу еще одну пару рогов. Что-то не так? Я кажусь вам уродиной?

– Пульхерия… Пульхерия… Я люблю тебя, Пульхерия…

Она прыснула, прямо-таки взвизгнула от восторга. Ступни ее качнулись в мою сторону.

– Ну, давай же!

– Ты была женою Льва Дукаса, – бессвязно бормотал я. – Ты жила в мраморном дворце, носила шелковые одежды и выходила в город только в сопровождении бдительной дуэньи. И на твоих вечерах бывал сам император, а перед самой зарею ты пришла ко мне и отдала мне всю себя, и все это было как во сне, Пульхерия, и так все это и осталось, хоть и прекрасным, но сном.

– Вы вроде бы чокнутый, – сказала она. – Но красивый чокнутый, и мне не терпится обхватить вас своими ногами, не терпится честно заработать свои два византа. Прижмитесь ко мне. Неужели вы такой робкий? Вот, положите сюда свою руку, вы чувствуете, каким жаром пышет Пульхерия, как все в ней трепещет…

Меня прямо-таки распирало от желания, но я знал, что не смогу даже прикоснуться к ней. Вот к этой Пульхерии, этой грубой, бесстыжей, распутной, неряшливой девке, этой прекрасной твари, которая выделывает самые непристойные телодвижения, мечется по кровати и корчится в нетерпении передо мной.

Я вытащил свой кошелек и высыпал все его содержимое на ее наготу, завалив золотыми византами ее живот, посыпав ими ее грудь. Пульхерия верещала в изумлении. Она присела, стала хватать монеты, ползала за ними по грубому ложу, груди ее вздымались и раскачивались из стороны в сторону, глаза жадно блестели.

Я бежал что было мочи.

На вилле я нашел Метаксаса и спросил у него:

– Как зовут жену Льва Дукаса?

– Пульхерия.

– Когда вы в последний раз видели ее?

– Три недели тому назад, когда мы вместе с тобой были на званом вечере.

– Нет, – сказал я, – вы стали жертвой транзитного перехода, и я тоже.

Лев Дукас женат на женщине по имени Евпрепия, у него от нее двое детей, и ожидается третий ребенок. А Пульхерия – жена хозяина захудалой харчевни по имени Гераклес Фотис.

– У тебя что – ум за разум зашел? – удивился Метаксас.

– Прошлое необратимо изменилось. Не знаю, каким образом это произошло, но само это изменение налицо, оно коснулось непосредственно моей собственной родословной, разве вам это не ясно Пульхерия больше не является моей прародительницей, и одному только Богу известно, существую ли я вообще теперь на белом свете. Если я больше не происхожу от Льва Дукаса и Пульхерии, то от кого я теперь веду родословную?

– Когда ты все это обнаружил?

– Только что. Я ушел на поиски Пульхерии… Господи Иисусе, Метаксас, ну скажите же, что мне теперь делать?

– Может быть, это ошибка, – спокойно сказал он.

– Нет. Нет. Спросите у своих собственных слуг. Они не подвергались воздействию транзитного отстранения. Спросите у них, слышали ли они вообще о Пульхерии Дукас. И они ответят, что не слышали. Спросите у них имя жены Льва Дукаса. Или езжайте в город и убедитесь в этом сами. В прошлом произошло изменение, неужели вы этого не видите, и все теперь совсем по-другому и… Боже ты мой, Метаксас! Боже мой…

Он взял меня за руки и произнес очень тихо:

– Расскажи обо всем по порядку с самого начала, Джад.

Но такой возможности мне не представилось. Потому что в зал с криком и гиканьем вихрем ворвался огромный Черный Сэм.

– Мы нашли его! Черт побери, мы отыскали его!

– Кого? – спросил Метаксас.

– Кого? – одновременно с ним произнес я.

– Кого?! – вскричал Сэм. – А кого, черт бы его побрал, вы сами-то ищите? Так вот! Зауэрабенда! Конрада Зауэрабенда собственной персоной!

– Вы откопали его? – Я весь обмяк от испытываемого мною облегчения. – Где? Когда? Каким образом?

– Прямо здесь, в 1105 году, – сказал Сэм. – Сегодня утром Меламед и я заглянули на рыночную площадь, просто так, на всякий случай, и показали его портрет. И, – какая удача! – один продавец свиных ножек опознал его.

Зауэрабенд живет в Константинополе вот уже пять или шесть лет и содержит харчевню неподалеку от набережной. Он живет здесь под именем Гераклеса Фотиса…

– Нет! – взревел я. – Нет, грязный ты ублюдок-ниггер, нет, нет, нет, нет, нет! Это неправда!

И, ослепленный яростью, я набросился на него.

И воткнул кулаки в его живот и отбросил его назад, к самой стенке.

А он как-то очень странно посмотрел на меня, перевел дух, подошел ко мне, приподнял меня, а затем уронил на пол. А затем еще раз приподнял и еще раз уронил. Он поднял меня еще и третий раз, но Метаксас заставил его поставить меня на ноги.

Сэм произнес дружелюбно:

– Это конечно, правда, что я черный ублюдок-ниггер, но разве была такая уж необходимость говорить об этом так громко?

– Дайте мне вина, – крикнул Метаксас. – Ну, кто там есть? Мне кажется, он слегка двинулся головой.

– Сэм, – произнес я, наконец овладев собой, – Сэм, я совсем не хотел тебя обидеть. Но абсолютно исключено, что Конрад Зауэрабенд живет здесь под именем Гераклеса Фотиса.

– А почему бы и нет?

– Потому что… потому что…

– Я видел его сам, лично видел, – сказал Сэм. – Я пил пиво в его харчевне не более, чем пять часов тому назад. Он действительно крупный и жирный, красномордый, и очень много о себе воображает. И он обзавелся здесь маленькой византийской женкой с ох, какой вертлявой задницей, лет наверное шестнадцати, от силы семнадцати, которая подает вино в харчевне, покачивая своими грудями, и держу пари, еще пускает посетителей к себе между ног в комнате наверху…