Мюллер встал и открыл двери. Вышел из здания. Ночь уже наступила, как это обычно бывает зимой. Небо почернело, а луны казались тремя висящими в небе фонарями. Парень все еще стоял на площади, явно ошеломленный. Самый крупный спутник, Елото, обливал его золотистым блеском, в котором его кудрявые волосы светились, как от внутреннего огня. Лицо у него было в этом свете бледным, скулы выпирали, глаза блестели от полученного потрясения. Могло показаться, что ни с того ни с сего, он получил пощечину от человека, от которого меньше всего этого ожидал.

Мюллер неуверенно подошел к нему, не зная, какую выбрать тактику. Он чувствовал себя какой-то наполовину заржавевшей машиной, которую вдруг включили после многих лет бездействия.

– Нед, – сказал он, – послушай. Я хотел бы извиниться перед тобой. Ты должен понять, что я отвык от людей. Отвык… от… людей.

– Все нормально, господин Мюллер. Я понимаю, что вам тяжело.

– Дик. Говори мне Дик, – Мюллер поднял раскинутые руки, как если бы он хотел схватить лунный свет. – Я уже полюбил свою одинокую жизнь. Можно научиться даже ценить свою раковую опухоль, если достичь соответствующего состояния духа. Хочу тебе кое-что объяснить. Я прибыл сюда умышленно. Не было никакой катастрофы. Я выбрал во Вселенной единственное место, где одиночество до конца жизни казалось мне наиболее вероятным. И действительно нашел здесь свой приют. Но, естественно, вы должны были явиться с целой кучей этих ваших хитрых роботов и добраться до меня.

– Дик, если ты не хочешь, что бы я был здесь, я уйду, – выкрикнул Раулинс. – Так, наверное, будет лучше для нас обоих.

– Подожди. Постой. Ты плохо себя чувствуешь, когда находишься рядом со мной?

– Немного как-то не по себе, – искренне признался Раулинс. – Ну не так чтобы уж очень… ну, я просто не знаю. На этом расстоянии мне как-то неспокойно.

– Ты понимаешь почему? Судя по твоим рассказам, Нед, я думаю, что ты понимаешь. Ты только притворяешься, что не знаешь, чем наградили меня на Бете Гидры IV.

– Ну, я кое-что припоминаю, – Раулинс покраснел. – Они воздействовали на вашу личность.

– Вот именно. Чувствуешь, Нед, как моя болезненная душа вытекает в воздух? Ты получаешь волны излучения прямо из моего затылка. Правда, мило? Попробуй подойди немного ближе… достаточно!

Раулинс остановился, а Мюллер сказал:

– Ну, теперь это уже чувствуется более сильно. Большая доза. Запомни, что ты чувствуешь, стоя здесь. Никакого удовольствия, да? На расстоянии десяти метров это можно выдержать, но на расстоянии одного метра это становится невыносимым. Можешь ли ты представить себе, каково держать в объятиях женщину, которая излучает такую психическую вонь? Или как ласкать женщину на расстоянии в десяти метров? Я, по крайней мере, этого не умею. Садись, Нед. Здесь нам ничего не угрожает. У меня есть детектор массы, отрегулированный на тот случай, если сюда вдруг забредут какие-нибудь твари, а ловушек вокруг нет. Садись.

Он сам первым уселся на огромную каменную плиту из неизвестного белого материала, который наощупь казался удивительно шелковистым. Раулинс, секунду поколебавшись, присел на корточки в нескольких метрах от него.

– Нед, сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Женат?

– Увы, нет. – Раулинс неловко улыбнулся.

– А девушка есть?

– Была одна. Контракт вольного союза. Впрочем, я его расторг, когда получил это задание.

– Ага. А есть девушки в вашей экспедиции?

– Нет.

– Это жаль. Правда, Нед?

– Да, конечно. Мы могли бы взять с собой несколько женщин, но… здесь небезопасно…

– Сколько смельчаков вы уже потеряли?

– Пятерых. Хотел бы я знать людей, которые смогли построить нечто подобное. Наверное, лет пятьсот создавался только проект…

– Дольше. Это был триумф творчества их расы. Наверняка. Их шедевр. Их памятник. Как они должны были гордиться, создав эту смертоносную ловушку. Ведь это квинтэссенция всей их философии уничтожения пришельцев.

– Это только домыслы. Или, может быть, есть какие-то следы, свидетельствующие об их культурных горизонтах?

– Единственный след их культуры – то, что нас окружает. Но мне знакома эта психология, Нед. Я знаю об этом больше, чем любой другой человек, потому что только я сталкивался с негуманоидами. Уничтожить чужаков – это закон Вселенной. А если уж не убивать, то, по крайней мере, прижать немного.

– Но мы ведь не такие. У нас нет инстинктивной враждебности к…

– Чепуха.

– Но…

– Если бы когда-либо на одной из наших планет приземлился неизвестный космический корабль, то мы бы подвергли его карантину, экипаж посадили за решетку и пытали до изнеможения. Возможно, мы придумали себе миролюбивую философию. Но это лишь свидетельство нашего упадка и самодовольства. Мы притворяемся, что слишком благородны, чтобы ненавидеть чужаков, но это все от слабости. Возьмем, например, гидрян. Некоторая влиятельная фракция в правительстве Земли высказалась за то, чтобы растопить слой облаков, окружающих их планету, и добавить им немного солнца, прежде чем послать к ним эмиссара.

– Да?!

– Проект был отложен, но со… мной, скажем… обошлись жестоко, – что-то внезапно пришло ему в голову, и он, пораженный, спросил: – У вас были контакты с гидрянами за эти девять лет? Война?

– Нет. Мы с ними стараемся держаться подальше друг от друга.

– Ты говоришь мне правду, или, может быть, мы уже вышвырнули из Вселенной этих сучьих детей? Бог свидетель, я не был бы против этого, но ведь не их вина, что они так обошлись со мной. Просто они отреагировали по-своему, потому что гостеприимство им чуждо. Может, мы воюем с ними?

– Нет. Клянусь тебе, нет.

Мюллер немного успокоился, затем продолжил:

– Хорошо. Но я попрошу тебя подробно рассказать мне о событиях в разных сферах. В принципе Земля меня не интересует. Как долго ты намереваешься оставаться на Лемносе?

– Еще не знаю. Думаю, несколько недель. Собственно, мы даже не начали всерьез исследовать лабиринт, не говоря уж обо всей планете. Мы хотим сопоставить наши исследования с работами археологов, бывших здесь до нашей экспедиции, и…

– Но это значит, что какое-то время ты здесь будешь. А что, твои коллеги тоже должны войти в центр лабиринта?

Раулинс облизал губы.

– Они послали меня вперед, чтобы я мог вступить в контакт с тобой. Пока у нас нет определенных планов. Все зависит от тебя. Мы не хотим навязывать тебе свое общество. Поэтому, если ты не хочешь, чтобы мы работали здесь…

– Да, не хочу, – быстро проговорил Мюллер. – Скажи своим коллегам. Через пятьдесят – шестьдесят лет меня уже не будет, и тогда пусть начинают здесь шнырять. Но пока я тут, я не желаю видеть никаких чужаков. Они могут работать в нескольких внешних секторах. Но если кто-нибудь из них поставит ногу в секторы А, B, С, то я убью его. Я смогу это сделать, Нед.

– А я… меня ты примешь?

– Время от времени я буду тебя принимать. Мне трудно предвидеть свои настроения. Если хочешь поговорить со мной – приходи. Но если я скажу тебе: «Убирайся ко всем чертям, Нед», то уходи сразу же. Понятно?

Раулинс лучезарно улыбнулся.

– Понятно, – он встал с мостовой.

Мюллер тоже поднялся. Раулинс сделал пару шагов к нему.

– Куда ты, Нед?

– Хочу разговаривать нормально, а не кричать.

Мюллер подозрительно спросил:

– Ты что, какой-нибудь изощренный мазохист?

– О, прошу прощения. Нет.

– Ну что ж, а у меня нет склонностей к садизму. Не хочу, чтобы ты приближался.

– Это, в общем, не так уж и неприятно, Дик.

– Врешь. Не переносишь этого излучения так же, как и все остальные. Ну, скажем, я прокаженный. Если ты извращенец и тебя тянет к таким прокаженным, то я тебе сочувствую. Но не подходи слишком близко. Просто меня смущает вид кого-либо страдающего по моей вине.

Раулинс остановился.

– Уж если ты настаиваешь… Слушай, Дик, я не хочу доставлять тебе хлопот. Но предлагаю дружбу и помощь. Может быть, я делаю это так, что тебя это нервирует… Тогда скажи, и я попробую сделать это как-то иначе. Ведь у меня нет никакого желания усложнять и без этого сложную ситуацию.