— Болит, но не сильно.

— Просто болит или дергает?

— Просто болит.

— Тогда не страшно. Чего проснулся-то, по нужде надо? Остановиться?

— Нет, ничего не нужно.

— Ты, парень, не стесняйся, я раненых за двадцать, с лишком, лет перевозил, и не сосчитаешь, все умею и всякое видел. У меня богатыри рыдали, как дети, и парнишки умирали, которым еще жить бы и жить. Один раз даже баба у меня в телеге рожала. Вот история была! Я как раз переднее колесо на место ставить собрался, а она как схватится за обод, да как заорет! Я к себе колесо тяну, а она — к себе, старшина подбежал: "Вы что, с ума посходили?" — спрашивает, а потом разобрался, в чем дело и приказывает мне: "Так и держи, ей так легче". Ну я, как дурак, с колесом все время, пока она рожала, и простоял.

— А твой обоз громили когда-нибудь?

— Было дело. — Посерьезнел Илья. — Два раза я в такую неприятность попадал. Один раз, я еще совсем пацаном был, нурманы с цареградской службы через наши земли к себе возвращались. Ну, как у них и водится, грабили по пути, где силы хватало. Мы им, как раз на переправе и попались. Почти всех вырезали, я только тем и спасся, что телега опрокинулась, я в воду упал, и течением меня в сторону отнесло. Потом сотник Агей их на переволоке догнал, и тоже всех до одного порешили. В ладьи ихние покидали, кого и живым еще, да сожгли. У нурманов, правда, говорят, обычай такой — умерших князей, да воевод вместе с ладьей сжигать. Так что, Агей им всем, вроде как честь оказал…

А второй раз, когда с Волыни уходили. Нагрузились так, что еле ползли. Волыняне на ратников-то наскакивать опасались, крепко их тогда побили, а на обоз, хотя и с охраной шли, несколько раз налетали. У меня в телеге здоровенная бочка с вином стояла, удачно так, со спины меня от стрел берегла. И надо же было такому случиться, что сразу двумя стрелами ее пробило. Вино и потекло. Наши подбегают по одному, шлемы под струйки подставляют, и мне дырки заткнуть не дают. И главное что? — Илья с досадой шлепнул себя по колену. — Каждый говорит: "Подожди, я вот наберу, а потом затыкай". А потом еще один и опять тоже самое, и конца этому не видно.

Надрызгались все! — Илья мечтательно прикрыл глаза и пошевелил усами, словно принюхиваясь. — И ратники и обозники, одни лошади трезвые, хотя и моя лошаденка чего-то пошатывалась, нанюхалась, наверно. А волыняне опять наскочили! Тут бы нам всем и конец, да Лука Говорун — пьяный, пьяный, а сообразил — всадил стрелу в самый низ бочки. Винище — струей, запах — на всю округу, волыняне — все ко мне, а я от них. За стремя кого-то из ратников ухватился и дай Бог ноги! В жизни так никогда не бегал!

И что обидно: выпил меньше всех, а разило от меня, сильней, чем от всего десятка, потому, как облился, пока дырки затыкал, с головы до ног. Отогнали волынян, вернулись — бочка пустая. Кто все выпил? А Илья: от него за версту шибает! С тех пор на меня выпивку не грузят, даже квас не доверяют.

Илья горестно понурился, а Афанасий мелко затрясся от сдерживаемого смеха.

— А если бы у вас самострелы были? — Спросил Мишка.

— Что лук, что самострел — для хорошего выстрела сила нужна, да сноровка. А в обозе кто? Слабые, увечные, не вояки одним словом.

— С моим самострелом сила не нужна, возьми, глянь. — Мишка протянул свой самострел Илье. — Видишь рычаг сбоку? Упираешь самострел в землю, или еще куда-нибудь, нажимаешь ногой на рычаг и готово. Тут не сила, а вес нужен. Я меньше двух пудов вешу, а мой болт с полусотни шагов доспех пробивает.

— Интересно, — оживился обозник — дашь стрельнуть?

— Стреляй, не жалко. Можно и на ходу, в днище саней упри.

— Ты из него тогда волков-то настрелял?

— Ага, так же вот, в санях ехал. Дави ногой, пока не щелкнет.

Илья упер самострел и нажал на рычаг ногой.

— Легко идет!

— Так на меня рассчитано, ты же тяжелее. Тебе можно самострел более тугой сделать, дальше бить будет.

— А целиться как?

— Приложи к плечу, левый глаз зажмурь, а правым смотри вдоль болта… Да куда ты, лошадь убьешь!

— Я не в лошадь, вон пень возле дороги. О! гляди-ка, попал!

Илья уважительно оглядел оружие и вернул его хозяину.

— Вот, а если у всех обозников по такому будет?

Обозник хитро ухмыльнулся, расправил свои могучие усы и выдал вердикт:

— Хе-хе, тогда бы из той бочки вообще решето сделали!

— Я же о деле говорю, — обиделся Мишка — ты что думаешь: если пацан, так только глупости болтать могу?

— Не, пацан пацану рознь. Ты, Михайла, пацан умственный, книги, говорят, читаешь. Да вот незадача: сколько такая вещь стоит? Обозники народ не богатый.

— Обоз и из сотенной казны вооружить можно, для дела же, не для баловства. И себя защитите, и сотню, при случае сзади прикроете.

— А Пинька-десятник потом будет трепать, что Корней, это придумал, чтобы сотенные деньги сыну отдать. Самострелы-то Лавруха делать будет!

— И что? Никто Пимену пасть не заткнет?

— Он десятник, и подпевал у него много, всем пасть не заткнешь.

— Наплевать! — Уверенно заявил Мишка. — После первого же похода сами заткнутся.

— Может и заткнутся, а только…

— Что?

— Смотри. — Илья указал рукой куда-то вдоль обоза. — Вон твой дядька Лавр вперед поскакал и Тихон с ним. Знаешь зачем?

— Дорогу проверить? — Попробовал угадать Мишка.

— С заводными конями?

— Тогда не знаю.

— А ты, Афоня?

— Если с заводными конями, то далеко поехали. Как бы и не в Ратное. — Ответил Афанасий и тут же удивился: — Только зачем?

— Эх, не ходили вы с обозом, ребятки! Народишко-то из городища для себя припас взял, а для скотины много ли увезешь? До первой травы — месяца полтора. Чем скотину кормить? Сено в Ратном сразу в цене подскочит. Они и поехали, чтобы заранее корма прикупить, пока никто ничего не знает. Как мы доедем, так к сену и другому корму для скотины, не подступиться будет. Я вот тоже подзаработаю. Летом не поленился, так что лишнее сенцо есть, а баба моя без меня не продаст. Теперь понял, Михайла?

— Не очень.

Мишка насторожился, что-то в рассуждениях обозника ему не понравилось.

— Кто поехал? — Начал объяснять Илья. — Сын сотника и племянник Луки, почитай старшего из десятников. Вот Афоню бы отпустили? Да ни в жизнь! И все все видят, потом разговоры пойдут: мол, пользуются своей властью, а простым людям объедки оставляют. То же и с самострелами будет, если сотенные деньги твоему дядьке перепадут. А такие разговоры копятся, копятся, а потом… всякое может быть.

— Теперь понял. — Мишка утвердительно кивнул Гловой. — Но если на болтунов оглядываться, ни одно дело как следует не сделаешь.

— Ты — внук сотника, тебе виднее…

"И умолк мой ямщик, а дорога… не помню, как там дальше. Замолчал Илья, нахохлился, как воробей. Вот оно — социальное расслоение когда-то единой общины. И совершенно бесполезно объяснять, что к приходу такой толпы в селе надо подготовиться, и посылать для этого рядовых ратников совершенно бесполезно — не умеют они такие вопросы решать. Там, конечно, староста есть, но у деда и Луки самые большие доли в добыче. У деда, потому что сотник, а у Луки, потому что почти весь десяток состоит из родственников. А еще они не только воины, но и управленцы — умеют смотреть вперед и вычленять главные проблемы. Проинструктировали своих людей и послали готовить село к приему полона.

А Илья с Афоней, мужики, конечно, хорошие, но о таких вещах даже не задумываются. Афоне, хочешь не хочешь, а придется хотя бы азам управления учиться, иначе ничего путного у него с холопами не получится. А Илья… жаль мужика, но от него начинается социальный слой «низов» феодального общества. Сам-то он, отнюдь, не дурак, на самый низ не свалится, но дело в принципе. А Афоня — предтеча того, что будет называется рыцарством, или шляхтой, или, позднее, дворянством. Нижний уровень, верхнего слоя. Поучить его, что ли? Все равно делать нечего".