"Шарман, сэр Майкл, сестры у Вас… Слов нет! А парни-то прибалдели, ведь не видали ж такого никогда! Ну, баба Нинея, нашелся-таки антидот на твое волховство! Хоть напрочь вся исколдуйся, а эти соплячки, сами того не понимая, только бровью поведут, и пацаны про все твое внушение враз забудут!".

Сестер, наконец, проняло. Анька первая, хихикнув, развернулась и шмыгнула за угол, за ней устремилась Машка. К такому вниманию к своим персонам девки еще не привыкли и купаться в нем, как в живой воде, не научились.

"Ничего, научатся… И привлекать к себе внимание, и удерживать, и силы в нем черпать, и… жилы рвать, чтобы подольше это свойство сохранять, несмотря на возраст. Ну, мадам Петуховская, держитесь! Если обычный женский бокс — зрелище, для людей понимающих, не только и не столько спортивное, то уж виртуальные бабьи поединки, и вообще — пиршество богов! Валяться Вам, баронесса, в нокауте, уж я позабочусь!".

Мишка снова обернулся к «курсантам» и, с трудом сдерживая улыбку, заорал:

— Команды не слышали?! Слезай! Расседлывай!

Ратники Младшей стражи пососкакивали на землю и деятельно засуетились, время от времени бросая взгляды на угол, за которым скрылись мишкины сестры. Пока парни расседлывали коней и заводили их под навес, на крыльце нарисовался сам батюшка-воевода Корней Агеич. Выглядел он не совсем здоровым, хмурым и озабоченным, приняв рапорт Михайлы о прибытии первого десятка, велел всем отправляться в новое здание обедать, а внука позвал с собой в дом.

В горнице был накрыт обед на двоих. Мишка жадно припал к поднесенному Листвяной ковшу с квасом, а дед, дождавшись, пока внук утолит жажду, без всяких предисловий, огорошил:

— Убивать нас будут, Михайла.

— За Федора?

— И за него тоже… Но эта причина только для Федорова брата Семена — главная. У остальных — другое.

Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал — деду виднее, задал следующий вопрос:

— Что другое, деда?

Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним пацаном разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица — для сотника позор невыразимый. Дед, прежде всего, нуждался в моральной поддержке и оказать ее требовалось немедленно.

— Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому и шло. Ты же сам говорил, что разборкой с Федором дело не кончится. Смуту в зародыше надо каленым железом выжигать! Объясни только: с кем и когда разбираться придется?

Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.

— Правильно, внучек! Выжигать! — голос деда был полон злого сарказма. — А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?

Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед отпихнул миску и тем же тоном парировал:

— А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?

— Ну, ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…

Листвяна, каким-то деревянным голосом прервала деда:

— Михайла Фролыч прав.

— Да знаю я, что прав!!!

Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся, и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.

Мишка же сидел, упершись локтями в стол и на деда не смотрел. Когда матерый мужик вот так мечется, словно зверь в клетке, лучше ему глаза не мозолить, и вообще на него не смотреть. В такие моменты каждый взгляд чувствуешь кожей, и это заводит еще больше.

Наконец, дед заговорил. Ни к кому, вроде бы, не обращаясь и не ожидая от слушателей никакой реакции:

— Приходили ко мне… Кондрат и Касьян с Тимофеем… Хотят, чтобы я сотню на другие городища язычников повел — холопов набрать. Придурки… Жадность заела… Того не понимают, что это — война: опять, как сто лет назад, сидеть за тыном, в поле с оружием ходить и стрелу из-за каждого куста ждать. Только тогда у нас каждый мужик воином был, а сейчас в Ратном холопов чуть ли не больше, чем самих ратнинцев, а в воинов строю меньше сотни!

А в городищах только и ждут: ограничусь я Куньим или дальше пойду! Ждут и готовятся! А промеж холопов уже шепотки пошли: если ратники из села уйдут другие городища громить, поднять бунт, да всех здесь вырезать! И шепотки эти не сами родились, приходят какие-то людишки из леса, нашептывают.

"Так, Кондрат — самый богатый хозяин в Ратном и братья Касьян с Тимофеем, которые все кожевенное и шорное дело держат. Ерунда! Эти люди основам управления не чужды, у каждого в подчинении десятки человек. Не могут они не понимать последствий. Идея с походом за холопами — явный «пиар» для того, чтобы натравить на деда тех, кто завидует добыче, взятой в Куньем городище. Все правильно: мстить за Федора готов только его брат, остальным нужен другой повод. Идея пиар-компании проста и понятна: Корней сам обогатился, а другим не дает. "Болезнь кранных глаз" — один из самых мощных рычагов воздействия на сознание субпассионариев — отнять и поделить. Остается только ваучеры на раздел лисовиновского имущества раздать".

Мишка набрал в грудь воздуха, стукнул, копируя деда, кулаком по столу и выдал в полный голос:

— Вранье! Все они понимают и никакой поход им не нужен! Всякою завистливую шваль на тебя натравить хотят, а сами толпу возглавят! Собирай верных людей и режь их поодиночке, пока действительно бунт не назрел! Если толпа попрет, не справимся!

— Дурак! Где они толпу возьмут? Все, кто не в строю — под Буреем, а Бурей в усобицу сам не полезет и своим людям шелохнуться не даст!

"Да, сэр, это Вы, пожалуй, слишком уж ситуацию на ХХ век спроецировали. Впрочем, где-нибудь в Киеве или Новгороде толпу и сейчас можно собрать, но не в Ратном. Пардон, граф, это я погорячился".

— И второй раз дурак! — Продолжил дед. — Усобицу они сами должны начать, а не мы, тогда правда на нашей стороне будет!

Дед еще раз мотнулся по горнице туда-сюда и, видимо успокоившись, присел к столу.

— Кхе… А насчет того, что про поход — вранье, тут ты верно угадал, молодец.

Видя, что дед, похоже, "выпустил пар", Мишка перешел на деловой тон:

— Значит, разговоры про поход им нужны только для оправдания своего бунта. Тогда деда, надо выяснить три вещи: когда они нападут, какими силами, и что мы им можем противопоставить.

Дед деловой тон принял, значит, действительно успокоился.

— Какими силами? Это подсчитать можно, загибай пальцы, Михайла. Перво-наперво, Семен. Потом братья-кожевенники Касьян с Тимофеем, у каждого, к тому же по два сына — уже ратники, хоть и молодые.

— Семь.

— Еще Кондрат с двумя братьями Власом и Устином, да у каждого по взрослому сыну. У Власа, правда, старший сын только в этом году новиком должен стать, но, все равно, считать его надо.

— Тринадцать.

— Теперь Степан-мельник. У него старший сын ратник, второй тоже в этом году новиком будет, третий — тебе ровесник.

— Семнадцать.

— Еще каждый из хозяев может двух-трех холопов, способных топором помахать, привести.

— Для ровного счета, получается три десятка.

— Погоди, не все еще. Сколько-то народу, хотя вряд ли много, они еще уговорить смогут. Тот же Афоня на тебя зол. Так?

— Афоня из десятка Луки, не посмеет.

— А Луки в Ратном нет, он свою боярскую усадьбу обустраивает — в двух днях пути отсюда.